Трудное дело Николая Круглова

Олимпийский репортаж
из Зеефельда с террасы
отеля "Альпенхоф"
6 февраля 1976 года.

Дядюшка Бруно спешил. Он гнал свой "форд" по автобану из Инсбрука в Зеефельд, и стрелка спидометра нервно дергалась, зажатая между делениями "120" и "160". Вырваться стрелке из этих тисков дядюшка Бруно не давал даже на крутых поворотах серой ленты автобана, которая заползала из долины реки Инн в горы, в это снежное, удивительной чистоты и красоты олимпийское лыжное королевство.

Было утро шестого февраля, второго рабочего дня XII зимних Олимпийских игр. Был день Биатлона.

Дядюшка Бруно, высокий, чуть грузноватый, немолодой уже австриец, с доброй улыбкой и всегда немного усталыми и грустными глазами на крупном, одутловатом лице, держал в Инсбруке скромный отель с громким названием "Австрия". Мы были знакомы всего третий день, но уже успели подружиться и с самим хозяином, и с милой фрау Бруно, и с их дочерьми, которые с утра и до поздней ночи заботились о нас, советских журналистах, поселившихся в их уютном пансионате. В скромных номерах нам каждый день стелили свежие, накрахмаленные простыни, а по утрам кормили завтраками - тонюсенькими, как папиросная бумага, ломтиками колбасы и сыра, воздушными булочками, неизменными джемами, чаем и кофе.

Отель "Австрия" не для богатых туристов - на весь дом один телефон, и на каждом из двух этажей по одной туалетной комнате, по одной ванной. Сначала нам это не понравилось, особенно то, что всего один телефон на наши тридцать две репортерские беспокойные души, но скоро мы забыли про отсутствие комфорта, зажили совсем по-домашнему. Вечерами собирались в маленьком холле, смотрели телепрограммы, курили, пили "коку", и на этих наших вечерних посиделках всегда был дядюшка Бруно, который скоро уже знал нас всех по именам или фамилиям, был в курсе всех олимпийских событий и очень болел за наших. Он гордился тем, что в его отеле живут советские журналисты, что именно по его телефону они передают каждую ночь и каждое утро в Москву свои победные репортажи.

Накануне шестого февраля я, вернувшись вечером в отель, сказал дядюшке Бруно, что завтра у меня трудный день: в Зеефельде бежит двадцать биатлонных километров мой земляк Николай Круглов, а на катке бежит спринт другая моя землячка, Татьяна Аверина, и как разорваться на две части, я не знаю.

Дядюшка Бруно сочувственно, понимающе кивал головой, и лицо его выражало o неподдельную озабоченность, словно не мне, а ему самому надо будет завтра разрываться на две части.

Решил ехать к Коле, в Зеефельд. Во-первых, потому, что Аверину уже видел и еще увижу на других дистанциях, а во-вторых, потому, что очень уж верилось всем нам в победу Круглова. Верилось - и все тут!

И еще одна причина была у меня ехать именно в Зеефельд. Дело в том, что накануне нашего отбытия в Инсбрук я виделся с женой Круглова, Галиной, и она передала мне небольшую посылочку для мужа - что-то o испекла ему, какие-то сладости, которые он любит, и письмо написала. Хотел было отвезти этот целлофановый пакет Коле накануне старта, но решил, что лучше вручу ему столь необычный и дорогой приз сразу после финиша.

В ночь на шестое февраля мы засиделись: первый день Игр был для нас счастливым - Сергей Савельев выиграл гонку на 30 километров, Галина Степанская стала чемпионкой на катке, победив на дистанции 1500 метров. Но это еще не все - в Зеефельде "бронзу" получил наш Иван Гаранин, а на льду третьей была Таня Аверина.

Первый день - и сразу четыре медали!

Честно говоря, в такое начало мало кто верил. По прогнозам специалистов, начало Олимпиады для нас должно было сложиться иначе - не так блистательно. Но первый день опроверг "научные прогнозы", и потому поводов для радостей и разговоров было предостаточно. Вот и засиделись далеко за полночь. А потом всю ночь не спалось - что день грядущий нам готовит?

Первыми в нашем доме просыпались фоторепортеры: им всюду надо быть раньше всех. Они каждый день с утра до ночи гоняли на юрких "волво" из конца в конец , Инсбрука, успевали и в Зеефельде побывать на гонках, и на катке, и на слаломе, и на бобслее - всюду. Они трещали своими камерами безостановочно, а вернувшись вечером домой, гасили свет, драпировали окна и начинали проявлять несметное количество пленок, отснятых за день.

Пресс-центр работал четко. Каждый из аккредитованных журналистов мог получить не только любую информацию, но в любое время и автомобиль в личное распоряжение: 700 новеньких разноцветных машин шведской фирмы "Волво" было к нашим услугам. Стоило только позвонить в пресс-центр, попросить подать авто, как через несколько минут к отелю лихо подруливал солдат астрийской армии на оранжевом, зеленом, синем или бордовом "волво", любезно распахивал дверцу и мчал тебя туда, куда ты пожелаешь. Словом, забот с транспортом не было.

Утром шестого февраля насчет транспорта я не беспокоился. Фоторепортеры укатили в Зеефельд чуть свет, а мне особенно спешить было некуда - кто-то передал просьбу тренера Круглова Бориса Мартынова не беспокоить Колю перед стартом, не встречаться с ним до гонки.

Не спеша позавтракав, я подошел к конторке, где сидел на своем посту дядюшка Бруно, и попросил его вызвать машину, чтобы ехать в Зеефельд. Было около восьми утра. Но, как на грех, кого-то из коллег вызвала Москва, единственный телефон оказался занят. И надолго. Тут-то меня и заколотила дрожь - опоздаю на биатлон! Что делать?

И тогда милый дядюшка Бруно, который еще накануне знал, как важно и нужно быть мне сегодня утром в Зеефельде, бросил все свои дела, облачился почему-то в парадный пиджак, повязал галстук, усадил меня в свой "форд" и мы помчались.

Эта забота дядюшки Бруно меня, признаться, растрогала: до Зеефельда конец не такой уж ближний - километров двадцать пять. Чем и как отблагодарить дядюшку Бруно? Но он сам, догадавшись, наверное, о моих терзаниях, сказал, что лучшего гонорара за доставку в Зеефельд, чем золотая медаль Круглова, ему не надо. И если он победит, а я привезу Бруно программку биатлона с автографом Круглова, то он, Бруно, будет вполне удовлетворен.

В Зеефельд мы успели вовремя: гонка биатлонистов только-только началась, и я видел старт Круглова - он ушел на трассу девятым, первым из наших.

Почему же Круглов стартовал в первой группе, где обычно лидеры не стартуют? Идти вслепую трудно. Ты не знаешь, как идут твои соперники, они знают о тебе все. Твой маневр им известен, и потому свой они могут по ходу дела корректировать. А ты такой возможности лишен.

Так почему же Круглов - если не первый номер нашей сборной, то как минимум второй - ушел девятым, раньше всех главных конкурентов? Что это за тактика такая, и кто ее придумал - тренеры или сам Круглов?

Спросить не у кого - все тренеры натрассе.

Пятнадцатым принимает старт один из грозной четверки финнов, Еско Сайра.

Потом уходит другой финский гонщик, знаменитый Хейкки Икола - чемпион мира 1975 года и в индивидуальной гонке на 20 километров, и в эстафете. Его номер 21.

Под номером 34 стартует наш Александр Тихонов.

Сорок девятым отправляется в путь другой наш Александр, Елизаров.

Забурлила гонка. Загромыхала канонада в лесу: вышли на первый огневой рубеж. Гремят выстрелы, раскручивается запутанный до предела детективный, нервный сюжет биатлона.

Получаем сведения с первого огневого рубежа: Круглов один выстрел уже смазал, получил первую штрафную минуту, отстрелялся, как говорят биатлонисты, на "4:1", что значит - четыре пули в цель, а пятая мимо. Страшного, конечно, ничего пока еще нет, но и не лучшее начало, потому что Икола прошел первый огневой рубеж чисто, отстрелялся без промахов, и Сайра тоже все пули уложил в мишень, и Тихонов не промахнулся ни разу.

Положение после первой стрельбы такое: Круглов проигрывает и Иколе, и итальянцу Вилли Бертину, который идет перед ним под третьим номером, и Тихонову, и Сайре, и еще тринадцати гонщикам. Семнадцатый у Коли результат - 16.53,30. Но не надо особенно волноваться - впереди еще долгий путь, и еще трижды им всем выходить на огневые рубежи, и еще неизвестно, чьи нервы окажутся крепче... Все еще впереди.

Второй рубеж. Снова началась пальба, снова лесное эхо разносит по горам гром биатлонной канонады. Впрочем, она почти и не прекращается, потому что гонщики растянулись по трассе длинной вибрирующей натянутой струной - одни приходят на стрельбище, начинают стрелять, другие уже отстрелялись и идут к новому рубежу.

Но мы следим за "девяткой". Вот погасли и вспыхнули вновь огненные цифры на табло в его строке. Круглов прошел второй огневой рубеж, послав все пять пуль точнехонько в цель.

Подождем соперников Коли - как они пройдут второй рубеж? Прошли. Что же? Бертин дрогнул - три минуты штрафа. Зато Сайра при "нулях". Икола тоже пока без штрафа. Тихонов заработал первую штрафную минуту, Елизаров стрелял без промаха.

С семнадцатого места по ходу гонки Круглов переместился на третье, впереди Тихонов и Икола. Но впереди, не забывайте, еще два рубежа.

Подошел Коля к третьему. Опять все пули легли в цель!

Что у других? Икола мчит неудержимо, три рубежа прошел - и ни минуты штрафа. Бертин после провала на втором рубеже сумел взять себя в руки, стрелял точно - 5:0, Сайра тоже не промахнулся, Тихонов бьет отменно - 5:0. Он по-прежнему - лидер. Икола - второй, Круглов на своем третьем месте.

Теперь все решит последняя стрельба стоя на четвертом огневом рубеже..

Эта последняя "стойка" проверит всех на стойкость. Кто выстоит в пламени борьбы, которая сжигает и силы и нервы, которая требует быть спокойным, хладнокровным, мужественным весь этот адский час с лишним, весь час до последней минуты, до последней секунды и даже до последней сотой доли ее?

Четвертый рубеж - четвертый круг этого снежного, белого ада, в который они, биатлонисты, каждый раз идут по собственной воле, зная, какие испытания ждут их там, идут, чтобы выстоять, выдюжить, идут не ради славы - ради самоутверждения, идут, как и подобает идти мужчинам,- не страшась ничего, влекомые одним непоколебимым желанием - пройти через все испытания, выстоять в них и дойти до цели.

И сколько уже раз так случалось, что самые, казалось бы, сильные, неудержимые, до поры до времени удачливые сдавались именно здесь - на четвертом рубеже, не в силах сделать последний, самый важный и самый трудный шаг к победе...

А какая, казалось бы, разница, где стрелять: на втором, третьем или этом, заколдованном четвертом, рубеже? Если ты лидер, если есть силы и ты чувствуешь, что они есть, и знаешь, что запас во времени тоже есть и, стало быть, можно не очень-то спешить, так стреляй, как стрелял... Но так говорить только просто, просто рассуждать, глядя со стороны. А на деле...

Четвертый рубеж Круглов прошел, как и первый, промахнувшись лишь в одном выстреле.

...И вот мчит он к финишу.

А я бегу навстречу, и мне, поверьте, тоже нелегко, тоже нервы на пределе, и на каждом шагу свои рубежи: строгие контролеры, солдаты, полицейские хватают за рукав - репортерам проход запрещен всюду. Но каким-то чудом все-таки удается прорваться к барьеру из штакетника, который ограждает финиширующих гонщиков от неистовствующей толпы болельщиков, репортеров, фоторепортеров, кинооператоров. Барьер вот-вот рухнет, и тогда гонщиков, конечно же, сомнут. Это понимают солдаты охраны. И они, взявшись за руки, сдерживают толпу. Коля только-только финишировал, на него накинули теплое одеяло, укутали с ног до головы, одни глаза горят. Я понимаю, что он ничего сейчас не видит и не слышит, что все силы оставлены там, на трассе, и все-таки кричу: "Коля! Коля!". Он, словно очнувшись, услышав свое имя, невидящим взором смотрит по сторонам - кто кричит? И тут взгляды наши встретились. Он непослушными ногами шагнул к изгороди. Она была, к счастью, невысокой - с метр, может быть, чуть выше. Мы обнялись, и я сунул ему в руки посылку из дома. Говорю ему: "Получай главный приз". Он не понял сразу - о чем это я? Сказал: "Так надо же еще их подождать..."

Да, надо ждать...

Это было тревожное ожидание, но все в конце концов кончилось хорошо, все счастливо для нас кончилось. Знаменитый финн Икола сдался: ни сил, ни нервов для решающего штурма ему не хватило: и две минуты штрафа получил, и ход заметно сбавил. Словом, проиграл Круглову. И теперь у Коли мог выиграть только Тихонов.

Но Тихонов на последнем рубеже дрогнул. Нет, дрогнул - не то слово, он просто провалился в пропасть. Получил - страшно подумать!- сразу шесть штрафных минут. Все проиграл, даже призером не стал - занял пятое место. Для кого-то пятое место на олимпиаде, может, и победа, но только не для Тихонова. Он финишировал удивительно легко, шел размашисто и красиво, как победитель.

Но победитель уже ждал его на финише.

Николай поостыл к тому времени, номер снял, переоделся, сменив белоснежный рабочий гоночный комбинезон на синий тренировочный костюм, и тем, кто не знал Круглова в лицо, не узнать было в этом невысокого роста крепыше, который как ни в чем не бывало расхаживал по финишной поляне, главного героя сегодняшнего дня - олимпийского чемпиона.

Приехал с трассы старший тренер наших биатлонистов Александр Привалов, сказал: "Тишку жалко..." Это он печалился по поводу неудачи Тихонова, с которым прожил в сборной много лет, который был лидером его биатлонной приваловской дружины, но которому страшно не везло именно на олимпийских играх. Тихонов был - и не раз - чемпионом мира, но и в Гренобле, и в Саппоро, и вот теперь в третий раз - в Инсбруке - проигрывал индивидуальную гонку, когда, казалось, он уже выиграл ее.

Коля вел себя в те минуты и часы с великим достоинством и скромностью. Ничего чемпионского в его поведении не было. Он вел себя так, словно ничего особенного и не произошло, словно этот день, шестое февраля, не стал для него самым счастливым днем в жизни, словно то не был день, когда осуществилась его самая заветная мечта.

Что же произошло с Тихоновым? Нервы сдали? Не думаю, что это было так. Думаю, что Тихонов потерял бдительность, потерял контроль за своими действиями, уверовав прежде времени в свою победу. Такого спорт не прощает.

Круглов мне говорил потом, что перед каждой гонкой и в самой гонке он очень критически относится к себе, к своим действиям.

- Нельзя,- говорил он,- думать, что абсолютно все у тебя в порядке. Тогда теряешь бдительность, перестаешь контролировать себя. Я знал, что иду хорошо. Скрывать не буду. Но я не разрешал себе ни на минуту расслабиться, ни на минуту, ни на секунду. Знал, что иду хорошо, но всю дорогу твердил себе, что надо идти и стрелять еще лучше и не дай бог успокоиться! Когда подходил к первому" рубежу, вдруг чувствую - затрясло, мандраж начался. Все собрал. "Спокойно,- говорю,- Круглов". И когда подъехал к стрельбищу, чувствую, что спокоен. Думаю: "Что же ты, Круглов, так волновался? Ложись и стреляй. В первый раз, что ли?" Забыл, заставил себя забыть, что это олимпийская гонка. Стал стрелять. Правда, минуту штрафа заработал, но зато ушел на трассу спокойным и больше уже ни на огневых рубежах, ни на трассе не дергался, шёл как мог, как должен был идти - я же перед гонкой в уме, мысленно всю эту трассу метр за метром прошел, и не раз.. В общем, делал свое дело.

Так он мне все разъяснял. Говорил спокойно, откровенно, как говорят о деле, которое хорошо знают, которое изучено до самых мелочей, до мельчайших подробностей и деталей.

Там, в Зеефельде, да и не только - в Зеефельде, но и позднее в долгих разговорах и спорах по поводу олимпийской гонки биатлонистов и ее исхода многие склонны были считать, что Тихонов проиграл гонку, что Круглову просто повезло.

Но я беру на себя смелость утверждать, что это неправильно. Не Тихонов проиграл, а Круглов у него выиграл! И не только в тот час с небольшим, пока шла эта неистовая гонка. Он выиграл у Тихонова не в этот час, не только в этот час, он выиграл у Тихонова, сражаясь с ним годы. И двадцать километров олимпийской биатлонной трассы в Зеефельде были лишь последним этапом той долгой, неимоверно трудной, напряженнейшей гонки, которую шел с Тихоновым Николай Круглов, шел, как идут за лидером, равняясь на него, всеми силами стремясь к победе.

Таков спорт.

А началась эта их гонка в 1973 году на чемпионате страны в Кирово-Чепецке, где на последнем этапе эстафеты 4 по 7,5 километра за команду "Динамо" бежал и стрелял Тихонов, прилетевший в Кирово-Чепецк прямо из Лейк-Плэсида, с первенства мира, в ранге чемпиона, а за команду "Труда" на последнем, четвертом, этапе эстафеты стартовал мало кому в то время известный биатлонист из Горького, сормовский парень Николай Круглов.

Три этапа остались уже позади, а кто выиграет, сказать было пока невозможно: команды "Динамо" и "Труда" шли нога в ногу и все должен был решить этот последний, четвертый, этап.

Круглов ушел на свой этап на 24 секунды раньше Тихонова, а на второй, последний, рубеж они пришли почти одновременно. Вонзили палки в снег. Тихонов лихо по-ковбойски сбросил с плеча винтовку. Так умел делать лишь он. И этот его лихой выход на огневой рубеж всегда приводил в восторг зрителей.

Круглов снял с плеч винтовку не спеша, деловито.

И началась дуэль.

Четыре шара были разбиты и Тихоновым и Кругловым. Оставалось у каждого по одному нетронутому шару и по одному патрону в стволах их винтовок.

В ста пятидесяти метрах одноглазо, как циклопы, смотрели на них, дразня, черные, не тронутые пулями шары. А за спинами Тихонова и Круглова лежала коварная петля штрафного круга. Попасть в эту петлю - значит проиграть все.

Начали целиться. Долго целились. Тихонов скосил взгляд в сторону Круглова - будет стрелять или не будет? Круглов взглянул на Тихонова - будет или не будет? Началась дуэль нервов.

И вдруг - ба-бах! Это выпалил Круглов. И в то же мгновение словно гром грянул средь ясного неба - это тысячи людей на трибунах вскричали в восторге, увидев, o как вдребезги разлетелся последний, пятый, шар на мишени Круглова. А Круглов уже забросил винтовку за плечи, схватил палки и, на ходу надевая рукавички, птицей, неудержимо полетел к финишу, который был уже недалек - всего в двух с половиной километрах.

Круглов ушел, а Тихонов остался на рубеже. Но вот и он выпалил. И тоже вдребезги разлетелся шар, и тоже, как Круглов, схватив палки, забросив за плечи винтовку, Тихонов (не птицей - пулей) полетел к финишу.

Началась бешеная гонка, в которой Тихонов преследовал Круглова. Их разделяло всего - девять секунд, и потому никто не сомневался, что Тихонов вот-вот настигнет Круглова. Иначе и быть немогло! Тихонов - заправский гонщик, на лыжне не было и до сих пор нетему равных. И эти метры, которые отделяли его от Круглова, для Тихонова - пустячное дело. Все были уверены, что он догонит, перегонит и "Динамо" победит.

Но Тихонов тогда не догнал Круглова. И победили не динамовцы, а команда "Труда".

Так впервые Николай Круглов выиграл у Александра Тихонова и стал чемпионом страны. Тогда, в Кирово-Чепецке, тренер Круглова Борис Мартынов сказал своему ученику: "Вот и стал ты, Коля, мужчиной".

...Они вспоминали о той кирово-чепецкой гонке через час после победного финиша Круглова на зеефельдской олимпийской трассе.

Был февральский день, но здесь, в похожем на сказочный, игрушечный городок Зеефельде, вовсю бушевала весна. Солнце палило по-весеннему, и настроение у нас тоже было весеннее.

Мы - Круглов, Мартынов и я - вышли на террасу отеля "Альпенхоф". Нам было хорошо, как всегда бывает хорошо землякам, встретившимся где-то далеко от дома, на чужбине... Мы говорили о доме, вспоминали былое...

И вдруг я поймал себя на мысли: мы же совершенно забыли о том, что Коля стал сегодня, всего какой-то час назад, олимпийским чемпионом!

- Ты понимаешь,- спросил я его,- что стал сегодня олимпийским чемпионом?

- Нет,- сказал он и добродушно рассмеялся.- Что-то такое чувствую, но со стороны, наверное, виднее?

Нет, со стороны невозможно было угадать в нем олимпийского чемпиона: удивительно спокоен, словно ничего и не случилось. Коля как Коля.

Я думал - вот стоим мы тут на террасе, а в пресс-центре сотни репортеров из великого множества стран выстукивают на машинках его имя, его фото уже в цинкографиях газет, его бег снова и снова повторяют по телевидению. В Горьком, поди, праздник уже бушует и все говорят о нем, все его вспоминают... У скольких тысяч людей он сейчас на уме, как бы все хотели, наверное, быть сейчас здесь, рядом с ним, на этой залитой солнцем террасе "Альпенхофа", как много людей думают сейчас о нем!

А он стоит, улыбается как ни в чем не бывало.

Круглов красив. Нет, он не красавец, он красив. Это совсем другое дело. Невысок ростом, не плечист, но кряжист и крепок, сила в нем скрыта огромная. Это не видится - чувствуется. Доброе, открытое, чуть ласковое, чуть скуластое лицо. Внимательный, умный взгляд голубых глаз.

...По дороге из Сормова на Балахну есть небольшой рабочий поселок. Вот тут он родился в январе пятидесятого года. Пять лет прошло, как война кончилась. Он ее не знал. Жизнь налаживалась, хотя и трудновато еще жилось. Но год от года все к лучшему шло, и ждало ребятишек, родившихся после войны, хорошее, доброе детство. Без воздушных тревог, без продуктовых и хлебных карточек, неголодное - сытое, без похоронок, без сиротства и безотцовщины.

В хорошее время родился в рабочей семье Коля Круглов. Да вот только судьба распорядилась зло: сначала, когда был он совсем маленьким, умер отец, а в одиннадцать остался Коля круглым сиротой - похоронили они со старшим братом Александром и мать.

Брат работал на Красном Сормове. Стали они жить вдвоем.

Вот так и получилось, что счастливого, доброго детства у Коли Круглова не было. Трудным оно было и суровым. Рос он в Сормове, среди рабочего люда, и мальчишкой понял, что главное дело в жизни - труд, что без него - никуда. Рабочая в нем была косточка и рабочая сормовская гордость.

Среди сверстников он был едва ли не самым маленьким. И когда собирали команды на соревнования, его в эти команды поначалу не брали, потому что не только ростом был он мал, но и по возрасту самым младшим в классе - учиться пошел не в восемь, как все, а в шесть лет. И тогда маленький Коля решил всем доказать, что вовсе не в росте и не в возрасте дело, что он не хуже других умеет бегать на лыжах.

Старший брат Саша был хорошим лыжником. Он подарил Коле маленькие лыжи, смастерил ему крепления и сказал, что бегать на лыжах надо каждый день, бегать, а не просто так - кататься.

Коля часами пропадал в зимнем присормовском лесу. Его никто не видел, он уходил в лес один и бегал, бегал, пока ноги держали. У него не было настоящего тренера, он вообще не знал, что то, чем каждый день занимается, и есть тренировка. Он бегал и бегал на лыжах, бесстрашно гонял с гор и чувствовал, как прибавляются силы. И только сердобольный его дядька Петр Андрианович говорил: "Ох, Колька, спалишь ты себя, сгоришь! Ну что ты так себя терзаешь, дурак ты дурак?.." "Не сгорю, не бойтесь",- отвечал Коля.

И добился своего: взяли в команду.

Обычная вроде бы история. Сколько таких уже рассказано! Пишем очерки о знаменитых спортсменах и и чуть ли не в каждом - о трудном детстве, о мальчишечьей настырности, о том, каких трудов стоило будущему чемпиону попасть в команду класса, школы. Но в тех самых командах были же ребята, которых с первого взгляда примечали тренеры и школьные учителя, были ребята, которым прочили большое спортивное будущее. Где же они теперь, эти чемпионы классов и школ? Где они, эти чемпионы, которые на таких, как Коля Круглое, посматривали свысока?

Не в том ли тут дело, что маленькие победы могут быть добыты и без большого труда? Да вот только больших побед без большого труда не бывает. Не бывает легких больших побед. За каждой из них и пот, и слезы, и отчаяние, и срывов немало, и падений. Большая победа, как высокая гора - бегом в нее не вбежать. Тут, бывает, и карабкаться надо, да так, что и руки и ноги - в кровь, а в глазах черные круги.

...Большой спорт как высокая, неприступная горная вершина.

А не потому ли в эту гору, на ее вершину, чаще всего поднимаются вовсе не счастливчики и баловни судьбы, а люди судеб нелегких, привыкшие к тягостям и горестям жизни, привыкшие к любому труду, знающие ему цену и умеющие всякое дело, каким бы тяжелым оно ни было, доводить до конца, люди, которых невозможно вышибить из седла, которые могут порой гнуться, но не ломаются, люди не великой природной силы, но великой воли, целеустремленности и настойчивости, жаждущие самоутверждения и не умеющие, не желающие довольствоваться чем-то малым, средним, половинчатым, люди, которым надо иметь или все, или ничего, цельные - одним словом, люди.

Все великие спортсмены именно такие люди. Они - личности в самом широком, емком и глубоком смысле этого понятия - личность.

Николай Круглов такой человек.

И его история, ее первые страницы при всей кажущейся на первый взгляд банальности вовсе не банальны, но закономерны, типичны для таких людей, и не только людей спорта, а вообще для людей такой породы - тех, кто сумел достигнуть вершины. Любой вершины в любом труде.

Есть люди, которые, поднявшись на вершину, возликовав на ней однажды в честь победы, решили, что дело сделано, что цель, к которой так долго они шли, наконец-то достигнута, что здесь, на этой вершине, недоступной многим, можно жить подобно тому, как боги жили на Олимпе, почитаемые всеми, что можно теперь, после долгих и великих трудов, уже и не пахать, и не сеять, а лишь пожинать лавры той победы, что была ими однажды одержана в борьбе честной, справедливой и жесткой. Летят дни, добытые однажды лавры вянут, благоухающий, чарующий их запах пропадает, и, подобно увядающим лаврам прошлой победы, увядает и сам человек, рискнувший век на них почивать.

Есть такие люди, были они, и наверное, будут. Знавал таких, и не только в спорте.

Круглов не из таких.

Мы как-то разговорились с ним о том, что есть спортивная слава. Я говорил Круглову, что на меня произвели печальное, грустное впечатление бытие и жизнь в Инсбурке многих великой величины "звезд" спорта, таких, как Ард Схенк, Диана Холом, Лидия Скобликова, Антс Антсон, Атье Кейлен Деелстра, и других.

Я говорил ему, что пришел однажды с катка, где полчаса назад олимпийской чемпионкой в беге на 1000 метров стала наша Таня Аверина, и вдруг увидел за одним из столиков гудящего, стрекочущего сотнями пишущих машинок, кричащего охрипшими голосами, прокуренного насквозь, будоражного нашего пресс-центра Арда Схенка - героя Олимпиады в Саппоро, легендарного конькобежца, которого еще четыре года назад боготворили, взять интервью у которого было делом чрезвычайной трудности и большой репортерской чести, того самого красавца, пшеничноволосого Арда Схенка, который стал в Саппоро вместе с нашими Славой Ведениным и Галей Кулаковой одним из властелинов умов и сердец тысяч и тысяч людей.

И вот сидит Ард Схенк за столиком пресс-центра, потягивает "коку", И никому-то он сейчас не нужен, никто на него не обращает внимания, все заняты своими делами, всех сегодня интересует, кто такая Аверина, все репортеры охотятся за любой, пусть самой маленькой, подробностью ее жизни.

Я рассказывал Круглову, как четыре года назад по. старой нашей дружбе Кейс Феркерк - самый близкий приятель Схенка и не менее великий, чем Ард, скороход - организовал для меня "побег" Схенка из Олимпийской деревни и как взял я тогда у Схенка желанное интервью. Я говорил Коле, как встретились мы с Ардом в пресс-центре в день победы Тани Авериной и как я был счастлив, что мог наконец той же "звонкой монетой" рассчитаться с Ардом за саппоровское его интервью, рассказав журналисту Схенку все, что мог, о Тане Авериной.

Я рассказывал Круглову, как не хотели пускать на стадион саму Лидию Скобликову, ту самую Скобликову, которой здесь, в Инсбруке, двенадцать лет назад все поклонялись, как живому божеству.

Рассказал, как не хотели пускать в пресс-центр другого героя Инсбрука шестьдесят четвертого года, Антса Антсона, как скромно жили в дни Игр знаменитые скороходки - американка Диана Холом и голландка, легендарная Атье Кейлен Деелстра.

Я говорил Коле, чтю все это меня страшно удручает, что мне обидно за этих великих спортсменов и стыдно за собратьев-репортеров, которые так быстро забыли о своих героях...

А Круглов расхохотался.

- Это вы зря расстраиваетесь,- сказал он.- Тут все. на своих местах. Вот говорят, что олимпийский чемпион - это уже навсегда, навечно. Все правильно. Имя твое золотом напишут у подножия чаши, где горел олимпийский огонь. Кто захочет, тот почитает. Ну, пошумят немного о тебе. И все... Я, знаете, что понял, когда на пьедестале стоял, когда гимн наш играли и флаг наш в честь моей победы подняли? Я понял, что за такие минуты и полжизни отдать не жалко... Но вот гимн сыграли, флаг опустили, других призеров приглашают к пьедесталу, а нам надо уходить. Всего-то три ступеньки вниз, с пьедестала. Иду я по этим ступенькам и думаю: "А назад-то тебя, Круглов, сюда никто никогда уже не пустит. Кончилось, Круглов, твое чемпионство. Хочешь снова сюда подняться - начинай все сначала". Я это прекрасно понял.. И ничего обидного во всем этом не вижу. Все правильно. Жизнь есть жизнь. Она на месте не стоит. И люди тоже не должны стоять на месте. Это закон. Так что зря вы переживаете и за Арда Схенка, и за Лиду Скобликову, и за остальных. Все они в свое время свое получили. Золотая медаль не капитал в банке, с нее проценты не идут.

Вот так говорил мне олимпийский чемпион Николай Круглов, говорил, как всегда он говорит, спокойно, без рисовки и позы, говорил умно, трезво и твердо. Так он думает.

Так он и живет.

Круглов не любит фавора. В этом я много раз убеждался.

Помню, несколько лет назад в студии горьковского телевидения собрали многих знаменитых горьковских спортсменов и тренеров. Круглова тоже пригласили. Он сперва не соглашался ехать на студию, но его уговорили, и он приехал. Передача продолжалась больше часа. Все говорили: и Напалков, и Сахарнов, и Лисин, и Пискунов, только Круглов в том разговоре не участвовал, сидел себе тихо-мирно и помалкивал. Когда передача кончилась, я, который вел ее, страшно расстроился из-за того, что не успели Коле слова дать, что просидел он зря весь этот час, и стал перед ним извиняться, а он и говорит: "Да что вы? Спасибо вам большое за то, что не стали меня ни о чем расспрашивать".

Я вспомнил о той передаче на горьковской студии телевидения в день эстафеты биатлонистов в Зеефельде, которую наша четверка - Саша Елизаров, Иван Бяков, Николай Круглов и Саша Тихонов - столь блистательно выиграла.

Там, в Зеефельде, был филиал пресс-центра, которым руководил мой старый знакомый бывший шеф пресс-центра чемпионата мира в Татрах Стефан Машлонка из Братиславы. Машлонка человек очень деловой - он сумел организовать летучую пресс-конференцию сразу после финиша эстафеты. Такими пресс-конференциями нас в Инсбруке не часто баловали. Пока спортсмены пройдут допинговый контроль, пока то да се, глядишь, и времени на пресс-конференцию не остается, всем надо спешить к телефонам, передавать отчеты и репортажи - в редакциях не ждут и времени на раскачку не дают; темп работы нашей в такие дни просто бешеный.

Но так или иначе, а Машлонка сумел изловить по пути со стадиона домой Колю Круглова, Сашу Тихонова и Александра Васильевича Привалова и затащил их в пресс-центр.

Посыпались вопросы.

Если вы помните, в этой эстафете снова на нас свалилась беда - сломалось адидасовское крепление у Ивана Бякова, который шел на втором этапе, сломалось на первых двухстах метрах, на глазах у всего стадиона. Мы были уже научены горьким опытом с этими, в общем-то отличными, креплениями фирмы "Адидас", которые на Играх, если можно так сказать, проходили контрольные испытания. До Игр на этих креплениях никто не бегал. "Адидас" предложила нам и своим соотечественникам - французам проверить эти крепления в деле. Наши тренеры и лыжники рискнули. Но когда сломалось крепление у Беляева, все были уже на страже, и потому во время биатлонной эстафеты по всей трассе стояли наши тренеры с запасными лыжами и ботинками на случай беды. И только тут, на стадионе, аварийной команды не было. Почему-то думалось, что уж где-где, а на стадионе крепление не сломается.

Помню: мы - Елена Чайковская, тренер наших фигуристов, ее муж Анатолий Чайковский, главный "редактор журнала "Физкультура и спорт", композитор Александра Пахмутова, ее муж поэт Николай Добронравов, фигурист Владимир Ковалев, олимпийский призер, и я - облюбовали местечко на одном из склонов рядом со стрельбищем. Стоим, смотрим, болеем. Елизаров передал эстафету Бякову, Ваня принял ее, пошел мощно, хорошо, мы покричали ему в дорогу и глазом не успели моргнуть, как видим - ковыляет наш Ваня обратно, по направлению к стадиону. Ковыляет, стаскивая с ноги ботинок. Нас с Чайковским как ветром сдуло с холма - кинулись к Бякову. Это просто репортерский инстинкт нас сдул с холма - вечно нам надо быть там, где жарко. А чем, спрашивается, могли мы ему помочь? Летим с холма и видим, как навстречу Бякову скачет, тоже стаскивая с ноги ботинок, какой-то француз. Не успели мы подбежать к месту происшествия, как этот француз уже отдал Бякову и ботинок и лыжу, и Ваня ушел догонять обошедших его соперников.

Француза Жерара Вюерге сразу же взяли в полон журналисты, он стал маленьким героем дня, он был счастлив, что выручил наших ребят. Сделать это мог только кто-то из французов и наших, потому что только у французов и у наших, как вы знаете, были крепления "Адидас".

Раз уж я вспомнил об этих креплениях, то надо сказать о них несколько слов, потому что вопрос о креплениях "Адидас" был чуть ли не самым популярным вопросом во всех послеолимпийских разговорах и встречах.

Конструкция их проста. Когда-то, много-много лет назад, мы, мальчишки, военных лет, придумали - голь на выдумки, как известно, хитра - нечто подобное этим адидасовским креплениям. Мы брали дверную маленькую петлю. Одну ее половинку привинчивали к простому ботинку или сапогу - сапоги были тогда в моде,- другую к лыжне, вставляли в цилиндрики петли гвоздик, соединяя таким образом петлю, и получалось чудесное лыжное крепление. "Адидас", пошла по нашему пути, благо изобретение свое мы запатентовать не догадались. Тоже петля, только из какого-то пластика. Одна часть этой петли прикреплена к лыжине, а другой нет - она как продолжение подошвы туфли. Просто и хорошо, да вот только пластик не терпит перепада температур, ломается, лопается. И если сломался, то надо менять ботинок.

Об этих креплениях и их поломках было много разговоров.

И на той пресс-конференции после эстафеты репортеры стали допытываться у Круглова с Тихоновым, не перепугала ли их катастрофа на втором этапе и чем бы все кончилось, если бы не оказался рядом этот француз Жерар Вюерге.

Круглов сказал залу, что они очень благодарны французу за помощь, что этот парень, настоящий товарищ и спортсмен, выручил их и что они его благородства никогда не забудут.

Репортеры, которых трудно чем-либо пронять и растрогать, зааплодировали Круглову, аплодировали, благодарные ему за мужской, честный ответ на довольно каверзный вопрос.

А год назад в Италии, на первенстве мира в Антерзеле, где Николай Круглов стал чемпионом в новой биатлонной дисциплине - спринтерской гонке на 10 километров со стрельбой по эстафетным мишеням на двух рубежах,- репортеры затаили на него обиду, они были крайне недовольны поведением этого русского биатлониста.

В чем же там дело было? Почему рассердились на Круглова репортеры? Парадокс, но здесь, в Зеефельде, они аплодировали его скромности, а там, в Антерзеле, скромности его не поняли и потому обиделись.

Мой друг и коллега мастер спорта Игорь Масленников был на том чемпионате мира специальным корреспондентом "Советского спорта". Он мне рассказывал эту историю.

Масленников на правах старого товарища тренера Круглова Бориса Мартынова (они в одной группе учились в Центральном институте физкультуры в Москве) первым заполучил в свое, так сказать, репортерское распоряжение Николая Круглова после 10-километровой гонки. Правда, Коля не знал, что Масленников - корреспондент "Советского спорта", он думал, что Игорь один из тренеров, которые в специальной тренерской группе приехали на тот чемпионат. Масленников как бы между прочим спросил Круглова: "Ну, как, Коля? Доволен тем, как прошел?" А Круглов ему в ответ спокойно, как о деле будничном и решенном: "Да, первым буду". Сказал так и пошел своей дорогой. Масленников опешил от такого ответа, подумал - или шутит парень, или чересчур самоуверен.

Но Круглов не шутил и наглецом не был. Он просто был уверен в своей победе, хотя на трассе еще шли соперники и, казалось бы, всякое могло случиться. Тем не менее он оказался прав: стал в тот день чемпионом мира в биатлонном спринте. А когда гонка кончилась, Круглов шепнул, как заговорщик, своему тренеру Борису Мартынову: "Бежим отсюда, Палыч, а то корреспонденты налетят - не вырвешься потом". И они незаметно улизнули со стадиона. Их искали да так и не нашли.

Тогда-то и обиделись на Круглова репортеры за то, что убежал он от них, за то, что остались они без интервью с чемпионом мира. Такой он человек - не любит особого к себе внимания.

Весной семьдесят пятого года надо было ему сдавать экзамены и зачеты за четвертый курс в институте физкультуры им. Лесгафта, где он учился заочно вместе со своей женой Галиной. Мартынов побаивался, как бы эта сессия не выбила Круглова из колеи олимпийской подготовки, и завел разговор о том, что можно, мол, похлопотать об академическом отпуске на год - как-никак год олимпийский, а он, Круглов, олимпийский кандидат. Круглов рассердился на тренера и категорически отказался от академического отпуска. Тогда Мартынов намекнул, что похлопочет, чтобы преподаватели не слишком уж строги были к чемпиону мира Николаю Круглову, и пусть он не очень усердствует при подготовке к экзаменам, а делает свое главное дело - готовится к Олимпиаде.

Круглов сказал: "Не надо, Палыч, я сам!"

И сдал все, что было положено, без всяких скидок на свои чемпионские титулы, перешел на пятый курс без "хвостов". А на зимнюю сессию 1976 года он опоздал - был на Олимпиаде. Причина крайне уважительная.

Домой заехал всего на несколько дней - его ждали новые старты, и в стране и за рубежом. И старты его ждали, и чествования по случаю возвращения домой с двумя золотыми олимпийскими медалями. Телефон в его квартире захлебывался, двери не закрывались. Но Круглов старался к телефону не подходить и от гостей, как мог, скрывался. На него обижались - зазнался, мол. Но мало кто знал, что в те несколько дней, которые Круглов провел после Олимпиады дома, в Горьком, он готовился к экзаменами сдавал их.

Да, Круглов не любит фавора, шума и суеты вокруг своей "персоны. Но был я свидетелем одного незаметного, может быть, для стороннего взгляда события, даже и не события, а так, маленького эпизода, в котором Круглов предстал для меня в необычном, незнакомом и поначалу непонятном свете: он страшно возгордился похвалой в свой адрес. Было это все в тот же памятный день 6 февраля 1976 года в Зеефельде, на террасе отеля "Альпенхоф".

Дверь на террасу вдруг с шумом распахнулась, и мы увидели Данилу-мастера - Алексея Петровича Данилова- знаменитого, легендарного в спортивном мире мастера-оружейника.

Алексей Петрович давно уже на пенсии, но продолжает колесить по свету то со стрелками, то с биатлонистами, потому что они без него как без рук. И каждый раз, отправляясь за тридевать земель на чемпионаты, олимпиады и разного рода турниры, стрелки и биатлонисты идут на поклон к Даниле-мастеру, упрашивая его лететь вместе с ними.

Алексей Петрович десятки раз пересекал государственную границу СССР и границы множества стран. И каждый раз в его багаже были винтовки, пистолеты различных систем, патроны и прочие строго запрещенные для провоза через пограничные таможни предметы. Но ни разу таможенники и пограничники не предъявили к этому человеку ни единой претензии, потому что оружие этого человека, боеприпасы его были мирными - спортивными.

Данила-мастер (так его окрестил в 1956 году, на Олимпиаде в Мельбурне знаменитый наш стрелок, олимпийский чемпион Анатолий Богданов) в спортивном мире непререкаемый авторитет и безгранично уважаемый человек.

Он ввалился на залитую солнцем террасу "Альпенхоф", был навеселе и, не стараясь скрывать, что выпил по случаю победы Круглова, сказал: "А какой же русский в праздник не выпьет!" Голос у него громовой, рокочущий. Он подошел к Круглову, по-медвежьи сграбастал его в объятия и прогремел на весь Зеефельд: "Ну, Никола, ты - стрелок! Дай я тебя поцелую",- и расцеловал по-русски, трижды.

Алексей Петрович любит повторять, что тот не мужчина, кто стрелять не умеет. И слова его, похвала его - "Ну, Никола, ты -стрелок!"- это высшая степень признания. И вижу: Круглов зарделся от счастья, от гордости.

Скольких уж поздравлений и разных добрых слов он наслышался сегодня, но все эти поздравления и добрые слова принимал, хотя бы внешне, очень равнодушно, спокойно. А тут загордился, зарделся даже.

И я понял, что не такой уж он спокойный, неприступный, непробиваемый, этот Николай Круглов. Только вот цену всему хорошо знает, и похвальным словам тоже. Слова Данилы-мастера, который на похвалу скуп, растрогали Колю, и скрыть своей радости он никак не мог.

А когда Данилов ушел, Круглов сказал мне: "Вот о ком писать надо. Это - человек! Трудяга великий и мужик настоящий. Он мне очень помог. Не только с оружием. Вообще помог..."

А я все старался другое понять - почему же так не любит он победного фавора?

И вспомнил одну печальную историю, которая случилась с Кругловым в день его первой большой победы, в тот самый день, когда на чемпионате страны в Кирово-Чепецке выиграл он на последнем этапе эстафеты у Тихонова и впервые стал чемпионом страны.

Мы о той печальной истории вспоминали и в Зеефельде, на террасе отеля "Альпенхоф". И не хочу я все это скрывать - что было, то было.

А было там вот что.

Выиграл Круглов у Тихонова. Эта победа стала праздником для биатлонистов "Труда". Еще каким праздником! Ну и решили праздник и победу отметить. Собралась мужская компания. Известно, как проходят такие "застолья" в гостиничных номерах. Колбаса, сыр, нарезанные толстыми ломтями, лежат на оберточной бумаге, консервы стоят на столе, водка, пиво. А Круглов - человек непьющий. Словом, перебрал он, нарушил режим. А нарушителям спортивного режима, как известно, пощады нет. Его строго наказали. Только-только прорвался он в сборную команду страны, и вот такое дело.

Сборная отправилась после кирово-чепецкого чемпионата в зарубежное турне. Круглова, конечно, не взяли. В Горький он вернулся вместе со своим тренером не со щитом, а на щите. Тут его в спорткомитете так пропесочили, так ему тут досталось, что я, бывший свидетелем того серьезного разговора, с болью смотрел на него. Он страдал. Жгучий стыд жег его.

Помню, как председатель спортклуба "Красное Сормово" Г. Янкелевич говорил тогда Круглову, что вот если он, Круглов, обещает выиграть Кубок страны, то его, может, и простят. Такой "выкуп" за проступок требовал от Круглова председатель спортклуба.

Круглов поднял голову, глаза его недобро сверкнули: "Этого я вам обещать не могу,- сказал он.- Но обещаю другое - делом докажу, что это был срыв. Докажу делом".

Ему сказали, что пусть идет доказывает, а когда докажет, пусть приходит, и этот неприятный разговор будет продолжен.

Долгое время Круглова с Мартыновым никто не видел. Они тренировались как проклятые, до черных кругов под глазами. Потом поехали в Раубичи, под Минском, на Кубок страны. Кубок Круглов выиграл, затем выиграл чемпионат СССР в спринтерской биатлонной гонке, стал первым чемпионом СССР в этой дисциплине. Вернулась из зарубежного турне сборная. Привалов, вопреки мнению спортивного начальства, которое не хотело прощать Круглову ту кирово-чепецкую историю, включил Колю в сборную, и Круглов выступал на раубическом чемпионате мира и стал там чемпионом в эстафете.

Доказал.

Потом, уже после Инсбрука, снова вспоминая с Колей всю эту историю, которую я считаю важной вехой в его жизни, которая Круглова многому научила, я услышал от него:

- Помните, как Янкелевич тогда сказал: "Выиграй Кубок, и мы тебя простим". Эх, думаю, как же так можно говорить! Значит, если я Кубок выиграю, то все мне прощается, а если не выиграю, то вроде я и не человек и не нужен никому? Обидно мне тогда стало, страшно обидно... Может, после этого я и стал ко всей этой спортивной славе иначе относиться. Не нужно мне, чтобы

Круглова только за медали признавали. Не надо мне этого...

Вот мне тут рассказали,- продолжал Коля, помолчав,- что Галя моя кому-то сказала, что она жена чемпиона мира Круглова. Я ей за это выдал. "Ты за кого замуж выходила?- говорю.- За чемпиона или за Круглова Николая? Ты жена Николая Круглова, а не олимпийского чемпиона жена. Понятно?"

Вот так он мне говорил. И тогда я, кажется, понял, почему олимпийский чемпион и чемпион мира Николай Круглов так настороженно относится и к своей спортивной славе, и ко всем громким словам по своему адресу, которые он слышит всякий раз, когда становится чемпионом.

...Двенадцать лет назад тоже была Белая олимпиада и тоже в Инсбруке. Тогда знаменитый Евгений Гришин, которому было уже почти тридцать три года и который на Играх в Кортина д'Ампеццо в пятьдесят шестом и на Играх в Скво-Вэлли в 60-м годах сумел получить четыре золотые награды, тут, в Инсбруке, стал серебряным призером в своем коронном спринте. Его второе место было тогда расценено чуть ли не как провал, и были люди, которые говорили, что Гришину надо уходить из спорта. Но он не ушел, дожил до Гренобля.

Писатель Юрий Трифонов, который туристом ездил в 1964 году в Инсбрук, писал тогда в своем "Австрийском дневнике": "Некоторые знатоки спорта из числа наших зрителей сетовали на неудачу Гришина и говорили, что ему бы стоило уйти с беговой дорожки немного раньше, когда он был в фаворе и блеске. Но это неправда! Гришин правильно поступил, что не поддался страху перед "человеком с молотком" и не ушел от борьбы.

Те, кто уходят в фаворе,- не настоящие спортсмены. Они просто любители фавора. Настоящие спортсмены борются до конца и уходят только тогда, когда их побеждают".

Почему я вспомнил эти слова, сказанные двенадцать лет назад, сегодня, когда пишу о Круглове? Они вроде бы и не имеют прямого отношения к нашей теме. Круглов молод, ему еще сражаться и сражаться, он только еще входит в пору своего расцвета, и все еще у него впереди.

Однако если подумать, то строки, написанные двенадцать лет назад по поводу поражения в Инсбруке легендарного Евгения Гришина, это строки не о Гришине, а вообще о людях спорта, настоящих людях настоящего спорта. Дело тут не в том, когда уходить. Речь о другом. Об отношении к спорту вообще, о любви к нему, о преданности ему, как делу, которому посвящаешь жизнь. Нельзя полюбить дело только потому, что оно сулит славу.

Круглов пошел в спорт не корысти ради, не за славой пошел - за самоутверждением. Он выбрал для себя едва ли не самое трудное в лыжном спорте дело - биатлон. Вообще, в лыжах легких дел нет. Все трудны. И гонки, и прыжки, и двоеборье, и слалом. Все эти дисциплины неимоверно трудны, все требуют огромных сил и полной их отдачи. Лыжи, если хотите, требуют от спортсмена самоотречения, если речь идет о большом спорте, о его вершинах.

И все-таки биатлон, пожалуй, самое сложное из лыжных дел.

Сами судите. Возьмем "чистые", как говорится, гонки.. Тяжело гонщикам, часами они остаются с глазу на глаз с лыжней и зимним лесом. Их никто не видит, и они не видят никого. Идут и идут километр за километром по чащобам, по горам и долинам, их изматывают "тягуны" (так лыжники окрестили мучительно долгие, затяжные подъемы), их норовят сбросить с лыжни .на обочину ее крутые горные повороты, которые гонщики пролетают подобно вихрю, не имея права притормозить, потому что каждая секунда, каждая их десятая и даже сотая доля У них на счету. И таких километров гонщики-лыжники должны пройти многие тысячи. Да, тысячи! Они уходят в лес каждый день, они ранней осенью гоняются по свету за снегом, и для них слетать на Камчатку или на Курильские острова за этим снегом - обычное дело. Но и летом им нет покоя. Они бегают в лесу многокилометровые и многочасовые кроссы, они придумали для себя летние лыжи - лыжероллеры и гоняют на них в жару и стужу, в дождь и ветер по шоссе, накручивая и накручивая новые километры на свои "спидометры". Километров этих должно быть как можно больше. Чем больше их, тем ближе победа. И гонщики идут и идут эти километры, не зная устали.

Адский труд.

Прыгунам тоже нелегко. Это люди особого склада - отчаянные, рисковые. Они не такие молчуны, как гонщики, их дело не монотонная, изматывающая силы и нервы гонка, их стихия - взрыв. И они тоже взрывные.

Двоеборцам еще труднее, чем прыгунам. Они и бегать должны, как гонщики, и прыгать, как прыгуны. Но зато у них нет того однообразия в труде, что у гонщиков и прыгунов. Да и сами соревнования у них как спектакль в двух не похожих друг на друга действиях - сегодня прыжки, завтра гонка. Прямого синтеза двух спортивных дисциплин тут нет.

Горнолыжники тоже люди склада особого. Их дело и трудно и опасно. Но в награду за свой труд они, как и прыгуны с трамплина, получают то, что не каждый смертный получает в жизни: счастье изведанной скорости, полета - вот их награда.

А биатлонисты?

Они пропадают в лесах, на лыжных тропах так же долго, как и "чистые гонщики". Работа у них почти одинаковая. Но гонщик уходит в лес налегке, а биатлонист с винтовкой за плечами, и патронташем" на поясе. Он должен не только уметь хорошо бегать на лыжах, но и стрелять, как заправский снайпер.

Стрелять тоже непростое дело. Но как стреляют стрелки? В тире, где тихо, тепло, где никто не смеет лишнего слова сказать, дабы не помешать стрелку. Они приходят в тир медленной, вялой походкой, дыхание их ровно, движения точны и размеренны.

А биатлонист мчит к стрельбищу на всех парах, пульс его выстукивает до двухсот ударов в минуту, он тяжело дышит, силы его оставлены на тех трудных километрах, на тех горах и спусках, на тех проклятых "тягунах", которые он прошел на пути к стрельбищу. Разгоряченный, взмыленный, он ничком падает в жесткий, колючий, обжигающий холодом снег и начинает стрелять по мишени, что зловеще чернеет в ста пятидесяти метрах перед ним. Ему надо бы торопиться, но торопиться нельзя. А не спешить, отдохнуть ему тоже нельзя. Он должен стрелять по этой мишени и обязательно точно стрелять, потому что каждый его промах грозит штрафом - минутой, или даже двумя минутами, или тем штрафным "чертовым кругом", который он должен будет прокрутить за каждый промах, когда стреляет в эстафетной гонке.

Заколдованный круг получается. На трассе он сил не жалел, спешил. Пульс как барабанная дробь. .Только бы быстрее, только бы быстрее! А здесь, на стрельбище, этот взвинченный пульс, это прерывистое, тяжелое дыхание не дают ему возможности точно, спокойно прицелиться, но" нервничать никак нельзя: будешь нервничать - все, все твои труды сразу же пойдут насмарку, и пули полетят мимо цели...

А рядом с ним лежат в снегу соперники. В лесу гудит, громыхает канонада, ревут на трибунах болельщики.

Вот такая тут обстановочка.

И в такую обстановку он, биатлонист, попадает за время двадцатикилометровой гонки четыре раза, дважды он стреляет лежа (это "лежка") и дважды стоя (это "стойка").

Отстрелялся - и снова в путь, снова бешеная гонка.

Вот что такое биатлон. В нем соединены несовместимые, казалось бы, вещи. Стремительность гонки и спокойствие снайперской стрельбы. И все это перемешано, закручено, сплетено воедино, и ничто разделить на части нельзя, и разрубить тоже нельзя. Вот что такое биатлон - лыжная гонка со стрельбой на четырех огневых рубежах.

Биатлон молод. Ему нет еще и двадцати лет. Это мировому биатлону нет еще двадцати. А у нас в стране биатлон давний житель, только называли его раньше иначе. Был у нас в почете вид спорта, который назывался "гонка патрулей". То же самое, что и биатлон,- лыжная гонка со стрельбой.

Уходили на трассу, в гонку лыжники с винтовками за плечами, был в команде не капитан, а командир. Правила гонки патрулей несколько отличались от правил, по которым соревнуются современные биатлонисты. Гонка патрулей была видом только командным, не индивидуальным. Это, пожалуй, главное.

По правилам гонки патрулей товарищ мог нести оружие товарища и даже стрелять за него. "Один за всех и все за одного" - этот великий закон жизни был главным законом гонок патрулей. Случалось, что товарища, которого оставили силы, друзья по команде приносили к финишу на руках, потому что правила гонки патрулей требовали: к цели должны прийти все. Это был благородный и суровый вид спорта. В гонку патрулей слабые духом, эгоисты, себялюбцы и гордецы не годились. Таких в гонку патрулей не брали.

Последний чемпионат страны в гонках патрулей разыгрывался в пятьдесят девятом году в Мурманске. И командиром последних чемпионов был легендарный лыжник и столь же легендарный человек - герой Великой Отечественной войны Владимир Оляшев.

Биатлон наш рожден гонками патрулей, и законы тех гонок - законы мужской дружбы и верности - в крови у нашего биатлона и у наших биатлонистов.

6 февраля 1976 года, в день, когда Николай Круглов стал олимпийским чемпионом, в одной из комнат отеля "Альпенхоф" в Зеефельде собрались люди биатлона. У них был праздник. Двенадцать лет ждали они этого праздника, и вот он пришел. Его принес людям нашего биатлона Николай Круглов, который ровно двенадцать лет спустя на той же трассе Зеефельда, где в 1964 году Владимир Меланин стал первым нашим чемпионом олимпийских игр в биатлоне, вернул нам "золото". И в Гренобле и в Саппоро, побеждая в биатлонных эстафетах, индивидуальную, классическую двадцатикилометровую гонку со стрельбой на четырех огневых рубежах наши биатлонисты проигрывали.

И вот пришла победа!

Привалов, олимпиец шестидесятых годов, серебряный лауреат Инсбрука-64 и бронзовый призер Скво-Вэлли-60, а теперь "дядька-Черномор" нашей биатлонной дружины говорил оду в честь биатлона.

Он говорил, что биатлон теперь, когда его признало телевидение, стал главным соперником хоккея, что в Кирово-Чепецке, например, Бяков так же знаменит, как и Мальцев, что биатлон самое что ни на есть мужское дело. Он вспоминал первопроходцев биатлона, своих старых боевых товарищей: Виктора Бутакова, Дмитрия Соколова, Валентина Пшеницына, Николая Павловского, с которыми сам когда-то начинал прокладывать нашему биатлону дорогу к признанию и славе.

Александр Привалов - человек добрейшей души, резкое слово от него редко можно услышать. Он скромен, молчалив и на миру застенчив. Но когда кто-то сказал: "Ну, Василич, насчет того, что наш биатлон, как хоккей, любят, это ты перегнул", Привалов грохнул своим кулачищем по столу и гаркнул: "Нет!"

И тогда молчавший до того времени великий скромница и великий гонщик, олимпийский чемпион Павел Колчин, который пришел в гости к своим друзьям-биатлонистам, чтобы вместе с ними отпраздновать победу, сказал: "А знаете, ребята, вы очень, очень смелые люди..."

Все замолчали.

- Я так думаю,- продолжал Колчин, что каждый раз, когда вы на огневой рубеж приходите, когда винтовку с плеча снимаете, на вас сразу пять тигров выпускают из засады. И каждого надо успеть пристрелить, а то сожрут...

Колчин замолчал. В комнате стало совсем тихо.

- ...а то сожрут минуты,- сказал Колчин.- Для такого дела надо быть очень смелым. Я так думаю.

Никто не рассмеялся, никто не принял это за шутку.

- Это ты точно подметил, Паша,- сказал Привалов.- А то сожрут.

Вот что такое биатлон. И вот какие у него люди. В тот день на трассе отеля "Альпенхоф" я спросил у тренера Круглова Бориса Павловича Мартынова:

- Вот вы - тренер чемпиона олимпийских игр по биатлону, но, насколько мне известно, вы не биатлонист, а "чистый гонщик". Помню, как вы бегали за "Красное Сормово". Учеников "чистых гонщиков" у нас много, мастера есть... Как же так случилось, что лучший ваш ученик вовсе не гонщик, а биатлонист?

- Так я тоже был биатлонистом, когда в институте учился,- сказал Мартынов.- Только для биатлона не было у нас в Сормове никаких условий - ни винтовок, ни стрельбища, ну, я о биатлоне и не заикался. А пришел Коля, говорит, что хочет биатлоном заниматься, ну я и обрадовался.

- Павлыч,- сказал Круглов,- первый раз слышу, что вы биатлоном занимались.

- Да я просто не хотел тебе об этом говорить,- сказал Мартынов.

- Первый раз слышу,- удивленно повторил Круглов.

...Семеновский парень Борис Мартынов - из того самого городка Семенова, что знаменит и славен своей золотой хохломой,- демобилизовавшись из армии, решил поступать в Московский институт физкультуры - это армейские его товарищи по спорту уговорили подать туда заявление. Он и подал. Конкурс был большой. Абитуриентов разбили на две группы. В первой были знаменитости, люди с громкими спортивными именами - чемпионы, мастера, во второй - простые, так сказать, смертные. o Мартынов был во второй группе. Никто из нее конкурс не выдержал, кроме Мартынова. Так стал он студентом Московского института физкультуры.

Учился хорошо. И когда дело дошло до распределения, то его направили на работу преподавателем кафедры физвоспитания в Московский инженерно-физический институт. Это было шикарное направление.

Но преподавателем московского института Мартынов не стал. В Горьком умер отец. Осталась маленькая сестренка, которая кончала школу. И Мартынов решил, что теперь он ей должен стать за отца, воспитать, вывести в люди.

Он приехал в Горький, пошел в городской спорткомитет, где председателем был в то время Михаил Дмитриевич Бузуев. Бузуев знал, что у друга его председателя спортклуба "Красное Сормово" Николая Ивановича Куликова с лыжами полный, как говорится, завал. И решил: пусть туда, на Сормово, идет работать этот парень с дипломом московского инфизкульта - Борис Мартынов.

А тренером по лыжам в Сормове работал в то время Юрий Шаров. Мартынов знал его - Шаров кончил московский инфизкульт двумя годами раньше. Они встретились, а Шаров, который собирался уже уходить из сормовского спортклуба, сказал Мартынову, что дураком последним надо быть, чтобы идти туда работать. Гиблое дело, говорил Шаров, никаких условий. Но Мартынов решил сам посмотреть, что там и как, в этом клубе "Красное Сормово", и поехал к Куликову. Они долго и серьезно говорили. Куликов Мартынову понравился, Мартынов Куликову тоже.

Так стал Борис Мартынов заводским тренером.

Куликов обошел с Мартыновым все цехи огромного завода, познакомил со всеми начальниками цехов, со всеми парторгами, комсоргами, председателями цехкомов, физоргами.

Мартынов повел яркую агитацию за лыжи. И к нему потянулись люди. Лыжная секция ожила, очнулась от многолетней спячки. Он тренировал заводских лыжников с утра до позднего вечера, тренировал и сам тренировался, "пробивал" инвентарь, сборы, поездки на соревнования. Никому не давал житья со своими просьбами, требованиями и запросами, в первую очередь Куликову и тогдашнему председателю завкома Георгию Яковлевичу Чубарову. Но они рады были такой настырности нового тренера и помогали ему, чем могли.

Через год случилось чудо - сормовичи выиграли традиционную "Чкаловскую эстафету" у лидеров горьковских лыжников - автозаводцев. Так он начинал.

Когда-то в студенческие годы Мартынов попросился на практику на Московский автозавод имени Лихачева. Он не знал тогда, что свяжет свою жизнь с другим заводом, с рабочим спортом, но та практика ему пригодилась.

...Мы сидели на террасе "Альпенхоф" в Зеефельде. Мартынов вспоминал о своей заводской жизни в Сормове, вспоминал, с чего начинал работу, первых своих учеников, первых мастеров, первые победы и вдруг сказал:

- А знаете, когда я понял, что признали меня на Сормове? Нет, не когда мы "Чкаловскую эстафету" у автозаводцев выиграли, хотя после этого разговоров на заводе было много и работать стало, конечно, легче. Я понял, что своим стал на Сормове гораздо позже, года через три-четыре. Пришел как-то в один цех. Рабочий день, у начальника цеха забот невпроворот, дверь его кабинетика не закрывается, то и дело люди заходят. Поговорить нет никакой возможности, а у меня к нему серьезный был, помню, разговор.

Сел на стул, думаю - не уйду, пока не поговорю. Вот мы сидим с ним, разговариваем, а я все боюсь, что кто-нибудь зайдет и не даст договорить до конца. Гляжу, один дверь открыл, видит, я сижу, закрыл дверь, не стал мешать. Другой взглянул, видит, что мы с начальником цеха разговариваем, тоже закрыл дверь. А ведь знали меня в цехе, знали, что тренер я, а не инженер, не мастер, не по цеховым, не по производственным делам пришел. Однако мешать нашему разговору не стали.

Вот тогда-то и понял, что признали меня на заводе, свой, значит, я тут, не нахлебник, не дармоед, дело, значит, делаю. И нужное дело - o иначе рабочий народ не признает.

...Было в лыжной секции "Красного Сормова" уже шестнадцать мастеров спорта. Немало. Но Мартынова это не удовлетворяло. Он о другом мечтал - о своем чемпионе мира. Не меньше.

Дело в том, что в другом спортклубе - в "Чайке" - работал тренером его друг Александр Ершов. И у Ершова была Аля Олюнина - чемпионка мира в Высоких Татрах. И тренерские лавры Ершова Мартынову покоя не давали.

И вот когда пришел к нему в шестьдесят седьмом году парень-крепыш Коля Круглов и сказал: "Можно я буду у вас заниматься?", Мартынов сердцем почуял, что это - Он, его чемпион. Почему он в Круглова с первого взгляда поверил, Мартынов и сегодня сказать не может - поверил, и все тут, но почему? Чутье, наверное, тренерское не обмануло его.

Так в 1967 году встретились они друг с другом. Но* скоро расстались - Круглов ушел служить в армию.

Мартынов стал ждать возвращения Круглова.

Солдатскую службу Николай Круглов нес на Северном Урале. Край лыжный. Да вот только погодка там такая порой выдавалась, что ни о каких лыжах, ни о каких тренировках и думать было нечего - до минус пятидесяти двух дело доходило. И потому температура порядка минус тридцать - минус тридцать пять считалась тут за нормальную. В такую погоду можно и посоревноваться.

...Людской мир, как известно, тесен. В начале 1969 года произошли две счастливые встречи. Их можно, конечно, отнести к разряду случайных, потому что Паша Ямолдин мог служить в армии не обязательно на Северном Урале, где служил Круглов, потому что знаменитый биатлонист Валентин Пшеницын мог той зимой 1969 года и не приехать на соревнования биатлонистов той части, где служил Круглов, а приехать в какую-нибудь другую часть. Такое могло быть.

Но случилось так, что - Паша Ямолдин - сормовский парень и сормовский лыжник, который хорошо знал Круглова, знал, что Коля на лыжах бегает отлично,- встретил своего земляка там, на Северном Урале, куда его, как и Круглова, забросила солдатская судьба. Встретились они, и Ямолдин, узнав, что Круглов почти совсем лыжами не занимается, что и времени нет, и погода тут не для лыж, сказал, что так дело не пойдет, что такой лыжник, как Круглов, пропадать не должен, и пообещал замолвить о Коле словечко перед самим Пшеницыным, которого он, Ямолдин, знал и который приказал Ямолдину докладывать о каждой встрече с лыжным, так сказать, человеком. Пшеницын был майором, он был спортивным военным начальством и колесил по армейским гарнизонам в поисках способных ребят - лыжников, которых обращал в биатлонную веру.

Павла Ямолдина он в эту свою веру уже успел обратить, и тот стал агитировать Круглова попробовать заняться биатлоном. А Круглов и знать не знал, что такое биатлон. И вообще до службы в армии он почти и не держал в руках винтовки, если не считать "мелкашки", из которой он стрелял однажды, когда сдавал нормы ГТО у себя, в Сормове.

Короче говоря, Ямолдин сумел сагитировать солдата Круглова, и Коля согласился выступать в соревнованиях по биатлону, хотя и не провел ни одной тренировки до этого - ни лыжной, ни стрелковой, а биатлонную винтовку вообще в тот день, на тех соревнованиях, в первый раз взял в руки.

На соревнования приехал майор В. Пшеницын. Погода была по здешним понятиям нормальная - всего минус тридцать три.

- Раз надо стрелять; значит, надо,- вспоминает Круглов.- Я совсем не волновался - терять мне было нечего,- бежал нормально, только вот винтовка за плечами мешала - непривычно было бежать с винтовкой за плечами.

Подошел к рубежу, стрелять надо. Не поверите, но я отстрелял вот так,- и Круглов показал, как он тогда отстрелял, соединив в колечко большой и указательный пальцы правой руки, что означало - кучно он тогда отстрелял, метко, в "яблочко".

Пшеницын видел его стрельбу, видел, как грамотно бежит на лыжах этот девятнадцатилетний солдат, и благословил Николая Круглова в биатлон, а Павлу Ямолдину объявил благодарность за то, что тот нашел такого парня.

С того и началось.

Начало, как видите, было счастливым, если, конечно, не считать, что в тот день Круглов отморозил себе три пальца.

Скоро солдата Круглова перевели служить в Московский военный округ. Тут он начал заниматься биатлоном уже серьезно, а не от случая к случаю.

И когда Круглов вернулся из армии домой и сказал Мартынову, что хочет биатлоном заняться, что биатлон ему очень понравился и ни о чем другом он теперь думать не желает, Мартынов страшно обрадовался, потому что, как вы знаете, он сам был влюблен в биатлон, хотя Круглову об этом тогда и не сказал.

Только шестого февраля, в день, когда стал его ученик олимпийским чемпионом, признался тренер в своей давней любви к биатлону.

...А в тот день февральское солнце палило в Зеефельде по-летнему. Мы уже больше часа сидели на террасе отеля "Альпенхоф", стало жарко.

- Ну и печет,- сказал я.

Борис Мартынов, видно вспомнив что-то, улыбнулся.

- Разве это печет?- сказал он.- Вот в семьдесят втором пекло так пекло. Помнишь, Коля?

...Лето семьдесят второго было жарким и горьким. Горели леса, пожары подошли к самому городу. Ветром с пожарищ пригоняло в Сормово едкий, жгучий и горький дым. Было сумрачно и тревожно.

Все съезды в леса, все проселки и даже тропы перегородили шлагбаумы. Вход в леса был строго-настрого запрещен.

Не пели в лесах птицы, было там тихо, дымно, мертво и страшно жарко. Под Сормовом сосновые леса стоят на песчанике. Так до песка не дотронуться - жжет.

Мартынов с Кругловым каждый день, испросив разрешения в лесничестве, уезжали на велосипедах в те присормовские леса. Они отыскали здесь большую поляну и приспособили ее под стрельбище.

Круглов часами лежал на раскаленном песке, глаза разъедал дым, но палил серию за серией, расстреливая сотни мишеней.

Не только лежать на том жгучем песке, не только стрелять, но и просто находиться в лесу было как пытку терпеть. Но Круглов с Мартыновым седлали свои велосипеды - двадцать, двадцать пять километров туда,, отстреляются пару-тройку часов и назад.

Вот как жили они в то жаркое и горькое лето.

- Да, тогда жарко было,- сказал Круглов.- Но в нашем деле надо уметь терпеть все: и жару и холод. Терпели.

А терпеть Круглов умеет, сызмальства научился.

Но Круглов был не единственным учеником Мартынова, и каждый день уделять только Круглову три-четыре часа тренер не мог.

И Круглов тренировался один.

Он вставал чуть свет и ехал из Сормова на Щелоковский хутор. Это километров тридцать в один лишь конец. Он уезжал на Щелоковский хутор рано утром, пока солнце еще щадило. К девяти утра Круглов уже заканчивал первую двухчасовую тренировку. Он шел к трамвайной остановке, чтобы ехать домой, в Сормово, и каждый день встречал по дороге динамовских лыжников, которые шли к девяти на свою тренировку.

- Ну что, Коля? Уже порыл рогами землю?- говорили динамовцы, видя взмыленного, мокрого от пота и начинавшейся жары Круглова.

- Порыл, порыл,- отвечал им Круглов.

Они каждый день говорили одно и то же. И эти их короткие перемолвки'были как пароль-отзыв.

Он возвращался домой. И если Мартынов не мог ехать с ним на стрелковую тренировку, то вместо Мартынова ехала Галя - они тогда только-только поженились.

Вот как жил он в то горячее и горькое, в то тяжелое лето 1972 года.

Когда Круглов сказал, что биатлоном хочет заниматься, Мартынов тому обрадовался, но и растерялся, услышав о таком желании своего ученика. Это сказать просто - "хочу заниматься биатлоном". А где винтовки? Их не было ни одной в спортивном клубе "Красное Сормово". А где стрельбище? Его тоже не было. А где соревноваться, с кем? Биатлонистов в ту пору в Горьком тоже не было и соревнования по биатлону если и проводили, то лишь от случая к случаю.

Биатлон - удовольствие довольно дорогое. И инвентарь дорого стоит и боеприпасы, да и вообще с биатлоном лопот много, и потому браться за это хлопотное дело никто поначалу не хотел.

Мартынов говорил Круглову: "Ничего, Коля, ты потерпи, все наладится, будет у нас биатлон, я тебе обещаю". Мартынов обивал пороги, просил денег на оружие, на патроны, на поездки Круглова в другие города, где биатлон был в почете, где можно было посоревноваться, набраться опыта.

У Круглова долгое время даже винтовки своей не было. Он приезжал на соревнования в другие города, выпрашивал у ребят взаймы винтовку и с ней, чужой, незнакомой, непристрелянной, шел на старт и бежал двадцать километров, стреляя на четырех рубежах.

И так было много раз, на многих соревнованиях, пока наконец не появилась у него своя винтовка - дождался он ее, дотерпел. Ждать - ведь это тоже терпеть. Это так же трудно.

Терпения на все это у Круглова хватило, а вот с временем было хуже - времени не хватало.

Демобилизовавшись из армии, он вернулся на завод, снова пошел в свой цех, снова стал рабочим. Конечно, на сборы, на соревнования цеховое начальство его отпускало. Но не каждый же день, не круглый год бывают соревнования и сборы. А когда их нет,- утром в цех, а после работы - на тренировку. Так и получалось, что в две, а то и в три смены он трудился, потому что тренировка - это как смену отстоять у станка, а по напряжению, по затратам сил физических и нервных это, может, и больше, чем смену отработать.

Приходил домой - с ног валился. А утром снова на завод, а после смены снова на тренировку. И так изо дня в день, изо дня в день...

Другие ребята из их цеха по вечерам кто в кино, кто на танцы с девочками, другим и выпить можно. А ему ни до кино, ни до танцев, ни до девочек, а насчет того, чтобы выпить, и думать нечего.

Правда, были ребята, которые по вечерам в школу ходили, в техникумах учились, а кто и в институтах. Но он об учебе тогда не думал. Десять классов есть, чего еще надо? Работает хорошо, мастер претензий к нему не имеет, хватит, думал, и десятилетки, не всем же инженерами быть! Не обязательно это.

Да и когда ему учиться? И так-то, без учебы, времени не хватает! Но Мартынов в один прекрасный день завел с ним серьезный разговор насчет учебы. Мартынов не заставлял его учиться - он о другом говорил. О том, что не будет же он век у Круглова в няньках ходить, что большой спортсмен сам себе должен быть тренером, сам все знать. А знать тренеру много надо: и физиологию, и психологию, и разные другие науки. Мартынов говорил, что без знаний ничего не получится, что без них нигде жить нельзя, и в спорте тоже нельзя. И о другом говорил тогда Мартынов.

- Из спорта,- говорил он,- Коля, теперь уже не уйти. Прирос. И не до ста же лет тебе бегать! Ну, кончишь выступать, а что потом?

Вот гляжу я на тебя,- гнул свое Мартынов,- и думаю: нужный ты спорту человек, поверь мне. Будешь чемпионом или не будешь - не в том дело. Не ты, так кто-то другой будет. А чемпиона мира, допустим, или, еще лучше, олимпийских игр выучить надо уметь. А чтобы выучить, самому надо быть ученым, все знать, все понимать, все видеть. Вот какое дело. Может, ты тренером хорошим станешь. Думаю, что хорошим тренером можешь ты стать, поверь.

Да и не только для того, чтобы тренером хорошим стать, надо учиться. Чтобы спортсменом большим стать, тоже надо учиться. Пахать ты можешь. Да ведь только пахать мало. Знать, как пахать, надо. Вот какое дело.

Так говорил ему Мартынов.

Вообще, у Мартынова в его лыжной заводской секции многие ребята учились в институтах. Кто где. Миша Минеев, мастер спорта, кончил политехнический, теперь технологом работает, Аля Князева, тоже мастер спорта, конструктором стала в ЦКБ по судам на подводных крыльях, Валя Кузнецова университет закончила. Большинство сормовских лыжников Мартынова пошли по пути своего тренера - поступили в институты физкультуры.

И Круглов решил сдавать вступительные экзамены в Ленинградский институт физкультуры имени Лесгафта. Там, на этих экзаменах, он и познакомился с Галей Соловьевой. Это была автозаводская девчонка, тоже спортсменка,- легкой атлетикой занималась у известного тренера Николая Николаевича Маслова. Галя уже имела диплом энергетического техникума, но Н. Н. Маслов, по рофессии инженер, а по призванию, по сердцу спортивый педагог - заслуженный тренер РСФСР, воспитавши на своем долгом веку много известных легкоатлетов, гец, можно сказать, автозаводских спортсменов, так же, как Мартынов Круглова, уговорил Галю Соловьеву идти учиться в институт физкультуры.

Они встретились. И хотя ни у него, ни у нее не было, как говорится, ни кола тогда, ни двора, скоро поженились. Это Коля настоял: "Чего тянуть, если любим? Проживем. Вдвоем легче!"

Так в двадцать два года стал он главой семейства: скоро родилась дочь Лариска.

Он продолжал работать в цехе, тренироваться, учиться.

И Мартынов, которому было тогда уже тридцать пять лет, но который дал себе слово не жениться, пока младшую сестренку на ноги окончательно не поставит (а теперь она уже закончила политехнический институт), тоже решил жениться. Женился. Родился у него сын Алешка. Погодки они - Лариска Круглова и Алешка Мартынов.

...И вот сидим мы на террасе отеля "Альпенхоф" в Зеефельде, вспоминают Мартынов с Кругловым свою жизнь. Всякое, бывало, и не всегда все гладко шло. И Мартынов - человек с характером непростым, и Круглов с еще более непростым характером мужчина.

Но Мартынов сказал:

- Работать с ним всегда было одна приятность.

- Скажи, Коля,- спрашиваю я Круглова,- скажи откровенно: думал ты, что станешь сегодня олимпийским чемпионом? Верил?

Он сказал так:

- Хотел. Для меня, знаете, что всегда самое главное? Захотеть. Вот в прошлом ходу захотел я выиграть на чемпионате мира спринтерскую гонку. Эх, думаю, надо выиграть! И выиграл.

- Вот, оказывается, все как просто,- сказал я.- Стоит только захотеть...

- Сначала захотеть,- сказал Круглов,- а потом потеть и терпеть. Только захотеть мало. Но сначала все-таки захотеть надо. С этого все.

Мне как-то рассказывали - кто уж и не помню,- продолжал Круглов,- как Меланина спросили: "Когда вы чемпионом мира стали, намного обошли второго призера?" Меланин сказал, что, по его подсчетам, тысячи на три километров он второго призера, наверное, обошел. Я это хорошо запомнил. Я понял сразу, о каких километрах Меланин говорил - о тренировочных. Точно сказать не могу, насколько я обошел Иколу, Елизарова, Тихонова, но что обошел, это точно. Больше меня в этом сезоне никто в сборной не набегал на тренировках. Я даже и не все километры записывал в дневник. Это чтобы тренеров не пугать. По полторы тысячи километров за месяц пробегал. По полторы тысячи! Скажешь кому - не поверят. Но пробегал же! В другом сезоне, может, и не стал бы так вкалывать. Но Олимпиада!

Я еще мальчишкой был, когда понял: что посеешь, то и пожнешь. Правильно говорят. Точно это. Дядька мой все за меня переживал. "Сгоришь,- говорил,- Колька, спалишь себя". Дураком ругал. Но не спалил же. И не сгорел. Человек, он все вытерпеть может, если захочет, если цель есть.

Так что сначала всегда надо захотеть. А потом пахать, потеть и терпеть. Иначе ничего не получится.

...Двенадцать лет назад сюда, в этот фешенебельный, сказочный по своей красоте курортный городок Зеефельд, где нет просто домов, а все они отели и жить в них по карману только людям очень состоятельным, приехал простой вятский парень Владимир Меланин. Был он невысокого роста, но широк в плечах, черноволос и молчалив. Себе на уме мужичок. Известное дело: вятский- хватский. Так они сами о себе с гордостью любят говорить. Этот вятский парень был уже чемпионом мира в биатлоне, его знали, но в победу его здесь, на олимпийских трассах Зеефельда, тогда, в 1964 году, мало кто верил. Верили в шведов, в финнов, в норвежцев - в кого угодно, но только не в Меланина. И были на то причины: Меланин удивительным образом умудрялся проигрывать старт за стартом в любых соревнованиях, пока дело не доходило до главных событий - до чемпионатов мира. Их он выигрывал один за другим - трижды был чемпионом. И каждый раз, когда он побеждал на первенствах мира, злые языки говорили, что это, мол, случайность, что Меланину просто повезло.

Словом, в Меланина в 1964 году здесь, в Зеефельде, мало кто верил. Однако чемпионом Олимпиады стал именно он - Владимир Меланин. И чемпионом и некоронованным королем Зеефельда, где, между прочим, в тот год, в ту олимпийскую зиму, и коронованных особ жило немало.

Прошло с тех пор двенадцать долгих лет, и все эти годы мы ждали наследника Меланина, который бы поднялся на его, меланинский, олимпийский престол. А наследника все не было и не было, и "коронация" откладывалась - и в Гренобле и в Саппоро.

Заждались.

...В декабре 1975 года я поехал в Киров, в гости к старому своему товарищу майору Владимиру Меланину.

Вспоминали Инсбрук 1964 года, ту победную гонку, которую шел он, между прочим, с разбитым в кровь плечом. Он разбил плечо, упав на одном из крутых поворотов в самом начале гонки. Но о том, кроме самого Володи, до тех пор, пока он не финишировал, никто не знал - помощи он не просил, не ныл и не жаловался, пока шел. Терпел адскую боль, но шел.

Спросил Меланина:

- А в кого ты, Володя, больше всего веришь из наших ребят?

- В Круглова Николу,- сказал Меланин.

- А почему именно в него?- допытывался я.

- А потому,- пробурчал Меланин.

- Ну, это не ответ,- говорю,- что значит "потому"?

- А потому,- сказал Меланин,- что пахарь он, Никола, пахать умеет. Вот почему. Да и земляк вроде - из одного, из этого... Волго-Вятского, мы с ним экономического района.

И когда 6 февраля 1976 года стал Николай Круглов олимпийским чемпионом на той же самой трассе в Зеефельде, где двенадцать лет назад чемпионом стал Владимир Меланин, я видел в толпе наших ошалевших от радости болельщиков Володю Меланина. Он сиял.

- Ну, молодец, Никола,- говорил он,- ну, молодец! Порадовал меня старика, а то уж совсем заждался...

- Точно ты напророчил тогда в Кирове, помнишь?- сказал я Меланину.

- А мы, вятские, зря говорить не умеем,- сказал Меланин и счастливо расхохотался.

Вот как все это было 6 февраля 1976 года на XII Олимпийских играх в день большого биатлона в Зеефельде.