Весна и осень

Маленькая документальная повесть

...Он стоял у подножия горы, с которой рокоча сползала пестрая, сверкающая на солнце, слепящая своим разноцветьем многоголосая и разноязычная людская лавина. Она заливала долину Штрбске Плесо, как горная река в пору весеннего таяния снегов.

Он стоял, ошеломленный этим невиданным зрелищем и всем тем, что произошло здесь сегодня, всего несколько минут назад, и вдруг в этом тысячеголосом гуле отчетливо услышал: "Напалков". Он обернулся, потом метнул взглядом по сторонам. Нет, его никто не звал. В людском водовороте, который бурлил вокруг, готовый смять, закружить, унести с собой, он не увидел знакомых лиц, и вообще на него никто даже не взглянул. Но он отчетливо слышал: "Напалков... Напалков". Фамилия его произносилась на разные лады, с разными акцентами - и певуче мягко, и странно резко, и еще бог знает как.

И тогда он понял: никто не зовет его, никто из этих людей даже не знает его в лицо. Но все они говорят о нем.

Ему стало смешно и вдруг сразу же грустно - он почувствовал себя одиноким, чужим в этой толпе и захотелось услышать какую-нибудь грустную русскую песню... ".

Он еще ничего не понимал. Теперь, когда все кончилось, он находился в странном, незнакомом состоянии оцепенения, как во сне...

Увидел Сахарнова, который косолапой своей походкой шел к нему, продираясь сквозь толпу, как медведь по бурелому. У Сахарнова дрожали губы, он смотрел на своего Игорька и долго не мог ничего сказать. Потом - и - испуганно, и удивленно, и счастливо - прошептал:

- Что же ты такое натворил, а?..

- Ничего,- сказал Напалков и расхохотался.

Не улыбнулся застенчиво и скромно, не рассмеялся радостно, а расхохотался. Ему было весело и хорошо, мимолетная грусть уже прошла. "Что он натворил?" Да ничего он не натворил, просто стал чемпионом мира, вот и все! Ха-ха-ха!

- Ну ты даешь...- растерянно сказал Сахарнов. И вдруг тоже рассмеялся, правда не так задорно и заразительно, как Напалков, потому что ему, Сахарнову, было не до смеха.

Что он понимает, этот мальчишка, его ученик, чемпион мира? Хорошо ему смеяться - счастливому черту! Хотел, конечно, выиграть. Кто не хочет?! Может, даже мечтал. Но давно ли? И как? А он, Сахарнов, двадцать лет ждал этого дня. И другой мечты не было у него после войны. Он ждал этого дня, может, так же, как Ждал когда-то на фронте дня победы: больше ни о чем не думал, спал и видел своего ученика чемпионом мира.

И вот он стоит перед ним - его чемпион.

Мысли Сахарнова вихрем кружатся, и не остановить . их, не успокоить...

Вот так 14 февраля 1970 года у подножия татранского трамплина в бурлящем людском круговороте начиналась их новая жизнь...

А в горах Высоких Татр в те февральские дни, когда в России хозяйка - вьюга, уже владычествовала весна.

Сахарнов раздавал интервью, говорил с репортерами обстоятельно, деловито, словно лекции читал по курсу "Методика и практика прыжков на лыжах с трамплина", даже диаграммы и графики чертил, уверенный в том, что имено это и интересует его собеседников. А те слушали Сахарнова внимательно-вежливо, мало, правда, понимая о чем он говорит. Они что-то записывали в свои блокноты. Сахарнов не видел, что именно. Репортеры рисовали чертиков или чертили какие-то абстрактные фигуры, они ждали, когда же этот русский тренер расскажет им что-нибудь интересное о своем ученике, но он все говорил и говорил о тренировках, о травмах, о том, как нашли они с Напалковым ту самую "посадку" - скопировали с посадки кузнечика... И он даже вскакивал со стула и показывал, как именно "сидит" Напалков и как "сидит" кузнечик. Получалось и правда похоже.

Сахарнов не умел давать интервью - не приходилось ему раньше. Он привык отчитываться о своей работе на разных тренерских советах и перед начальством, которое всегда интересовало, сколько километров набегал Напалков, сколько у него летних, сколько зимних прыжков и т. д. и т. п. Вот и отчитывался Сахарнов перед репортерами. Наивный человек. Им-то зачем его отчет?

Вот если бы Сахарнов рассказал репортерам о своих дневниках, о своих "амбарных книгах" или, еще лучше, дал бы почитать эти книги, ах, какой бы это лакомый кусочек был для газетной братии!

Но он и думать не думал, что кому-то могут быть интересны его "амбарные книги". Он купил как-то по случаю много лет назад кипу чистых амбарных книг. Первую исписал через два года - писал каждый день, потом начал вторую. Теперь их много - пять штук, в них вся его жизнь, вернее, в них жизнь всех его учеников, и главный герой этих книг - Напалков.

"...8 декабря 1963 г. Напалков, 1948 г. рождения. Тренируется у меня вторую зиму. Очень способный, талантливый прыгун. Обладает прекрасными волевыми качествами. Очень целеустремлен, но самое главное - очень смел и любит до самозабвения прыжки - целыми бы днями прыгал.

...17 января 1970 г. Безгранично счастлив, что сбылась моя первая заветная мечта - команда прыгунов г. Горького стала первой на Кубке страны. Осталась вторая мечта - чтобы мой ученик был первым в мире. И я верю, что им будет Напалков".

Десять лет, десять коротких дневниковых записей. Сжатый до предела конспект сразу двух биографий - тренера и спортсмена.

...Сверху долина похожа на огромное полотно художника-абстракциониста, обрамленное ломаной гипсовой рамкой из снежных хребтов Высоких Татр. Пестрое скопище красок перечеркнуто поперек двумя изящными, чем-то похожими на изогнутые лебединые шеи, белыми линиями. Это - трамплины.

В середине - большое черное, аккуратно по линеечке вычерченное пятно прямоугольника. Это - табло.

И еще одна линия, но уже пунктирная, перерезала удивительно живое полотно. Это - канатная подвесная дорога, в креслах которой поднимаются один за другим на старт прыгуны.

А все это - картина первого дня лыжного чемпионата мира, субботы, 14 февраля 1970 года.

Черное табло на горе похоже на ленту огромного телетайпа, которая выползает из снега. По этой черной ленте бегут огненные литеры, выписывая строку за строкой. Одни строчки, не успев вспыхнуть, сразу же гаснут, другие остаются. Сначала горят в самом верху черной ленты, потом, как по ступенькам, скачут вниз, одни с достоинством - шаг за шагом, другие прыгают через ступеньку, а то сразу и через две-три. Те, что скачут вниз быстро, скоро совсем исчезают. Но некоторые строки горят до конца. Это - строки лидеров. Всего на невидимых полочках табло умещается шесть таких строк.

Когда тридцать девятым по счету прыгнул Напалков, зажглась его строка и сразу же спрыгнула через три ступеньки вниз. Это был пока четвертый результат. Пока.

Но вот прыгнул норвежец Морк, и строка Напалкова уже пятая. Летит поляк Павлюшек - и она шестая. Приземляется японец Касая - и гаснет напалковская строка. А потом швед Юханссон и два олимпийских чемпиона, Рашка с Белоусовым, бесцеремонно отодвигают Напалкова на десятое место...

Белоусов - девятый, Напалков - десятый. Разрыв - 8 балла. Не разрыв - пропасть.

Шестьдесят шесть лучших прыгунов мира сошлись в воздушном бою. На земле двести, может быть, двести пятьдесят тренеров корректируют их действия. Всего в деле участвуют две с половиной-три сотни людей. Наблюдателей больше в три с лишним тысячи раз. По минимальным подсчетам, сто тысяч человек.

На небольшом деревянном мостике рядом со "столом отрыва" стоят главные тренеры команд. Все с рациями, у всех в руках протоколы, испещренные какими-то, одним тренерам понятными, значками. Эти исчерканные красными, синими, черными карандашами и фломастерами стартовые протоколы похожи сейчас на боевые карты командиров, а мостик, где стоят тренеры, на "КП" - командный пункт.

На "КП" разноязычный радиоразговор. Проверяется связь. Протяжный свисток, как ракета, разорвал голубой воздух. Махнул флажком на "столике отрыва" судья Ян Янда. Началось.

Час гудели трибуны и эфир. Но вот кончилась первая серия прыжков. Все вроде бы, все хорошо для нас складывается. Белоусов - лидер. Но почему же так волнуется старший тренер нашей сборной Григас?

Он вызывает по рации своего коллегу тренера двое-борцев Леонида Федорова, который стоит где-то там, внизу, у подножия трамплина, встречая после полета ребят и снаряжая их в новую путь-дорогу - туда, наверх, на старт.

- Немедленно найти Аркадия Воробьева!- кричит Григас. (Воробьев - тренер Белоусова) - Пусть пойдет поговорит о чем-нибудь с Володей, пусть успокоит его. Как понял? Прием.

- Понял тебя хорошо,- отвечает Федоров.- Но нет нигде Белоусова. Куда-то ушел... Сами волнуемся. Как понял? Прием,

Григас выключил рацию.

- Может перегореть,- бормочет себе под нос Григас.- Может перегореть...

Сахарнов стоит в толпе на снежной трибуне. Он приехал в Татры туристом. Прямо над ним струна "канатки". Плывут в креслах лыжники. Вот и Напалков едет.

Напалков спал.

Сахарнов истошно кричит ему.

- Игорь! Игорь! Очнулся Напалков.

- Толкнись!- кричит Сахарнов.- Толкнись, и все oбудет в порядке. Терять тебе нечего! Понял?!

- Будет сделано!- весело отвечал своему учителю Напалков, помахал рукой и поплыл дальше. Был он в эти минуты удивительно спокоен.

Григас видел и слышал все. Долго потом смотрел Напалкову вслед, сказал: "Вот это характер. Только трудно будет Гарику выкарабкиваться теперь с десятого места..."

Г. Напалков: "Я видел, что Сергей Алексеевич Сахарнов, мой тренер, спокоен, он верил в меня. А я ему верю. Он крикнул: "Терять нечего!.." Эх, думаю, толкнусь так, что "стол" развалится, а там посмотрим... Вот и толкнулся, и прыгнул..."

С. Сахарнов: "Хотите верьте, хотите, нет, а когда он в первой попытке хорошо пролетел, пусть метраж был и неважный, я обрадовался, честное слово. Понял, что все у него в порядке, что теперь, если хорошо толкнется, может стать чемпионом. На мой взгляд, он лучший стиль показал... А когда он в первой попытке идет не в лидерах, во второй всегда лучше прыгает - терять-то нечего, а приобрести можно все. Так ему и крикнул, когда он на старт ехал..."

- Стартовое число тридцать девять. Гарий Напалков...

Это вещает диктор.

- Ну, Игорек... - шепчет Сахарнов.

И вот Напалков уже мчит по эстакаде, стремительный и легкий, сейчас он должен будет - обязан!- поймать то мгновение, когда можно разжать ту мощную пружину, в которую он себя превратил...

- Ну, Игорек..,

И он поймал тот миг, поймал!

Такое было впечатление, что сейчас действительно развалится "стол отръша"- такую мощь на него обрушил Напалков.

Он пролетел мимо Сахарнова, скрылся из виду, был еще в полете, но ревели уже трибуны, и в эфире радостно кричал Федоров:

- Все отлично! Все отлично! И полет и приземление...

Секунду молчал стадион и молчал эфир...

И вдруг все загудело вокруг, и в этом гуле крик Федорова:

- Восемьдесят четыре! Восемьдесят четыре метра!

Смотрите, какие дали ему ноты, смотрите!

И в это время на табло золотом вспыхнула строка Напалкова, которой не суждено было сегодня погаснуть, которая стала действительно золотой строкой.

Он сделал все, что мог, все, что должен был сделать, что умел делать,- собрал в кулак и волю, и силы, и спокойствие свое удивительное, и мастерство, и, собрав все это в мощный кулак, так ударил, что не устояли соперники...

Первым сдался норвежец Морк - он прыгнул только 76,5 метра, а в первой серии улетел на 82 и был четвертым. Японец Касая на старте. Но он вычеркнут из списка конкурентов Напалкова - только на 79 метров прыгнул Касая, хотя и этих метров ему хватило для того, чтобы стать серебряным призером чемпионата. Следующий- швед Юханссон. В первой серии у него был прыжок на 84 метра и третий результат. Прыгнул, приземлился на отметке "79" и тоже выбыл...

Рашка прыгает - олимпийский чемпион и пока еще чемпион мира на среднем трамплине. Чтобы победить Напалкова, ему надо сделать то же самое, что сделал Напалков: после первой серии Рашка шел на полшага на (пол-очка) впереди Гария, и прыжки у них были одинаковые - на 78,5 метра.

Рашка прыгнул. Вздохнули трибуны. Можно понять этот вздох. Рашка был надеждой Чехословакии на трамплине, от него ждали, от него требовали победы. И вот он проиграл.

О, эти "родные стены".... .

А сейчас...

Первая золотая медаль чемпионата мира - наша! Чья именно, еще неизвестно - то ли Напалкова, то ли Белоусова, но она наша!

- Ну, как у тебя сейчас настроение?- спрашивает Федоров по рации Григаса.

- А оно у меня весь день хорошее,- отвечает Григас.

Олимпийский чемпион еще был в полете, когда стало известно имя нового чемпиона мира - Гарий Напалков!

Белоусов прыгнул на 75,5 метра и с первого места отодвинул себя сразу же на шестое.

И там, у подножия покоренного Напалковым трамплина, Сахарнов встретился со своим учеником.

- Что же ты такое натворил, а?- и удивленно, и испуганно, и счастливо спросил Сахарнов.

- Ничего,- сказал Напалков и расхохотался.

Но уже через три-четыре дня Напалков понял, что зря он тогда смеялся, рано...

Говорят, что победителю всегда легко. Может, и легко. Сразу после победы.

А перед новым стартом?

...Закончилась первая серия "больших полетов". Напалков на тринадцатом месте, на первом - поляк Павлюшек.

У лидера 94,5 метра полета и 102,7 балла.

У Напалкова 91 метр и только 98,3 балла.

Сахарнов быстренько подсчитал всю эту арифметику - "Меньше пяти баллов разрыв - четыре и четыре, всего ничего". А на Среднем было почти семь баллов. И заспешил туда, наверх, на старт.

Он увидел Напалкова. И остановился, опустил голову, .руки плетьми повисли. Так стоял Сахарнов, закрыв глаза, может, минуту, может, меньше. Потом решительно, рывком встряхнул головой, поднял ее гордо, выдавил улыбочку и пошел к Напалкову.

- Ты можешь, можешь стать чемпионом, я верю!- сказал Сахарнов.- Толкнись, как от печки, и лети.

- Толкнуться-то я толкнусь,- отвечал Напалков,- да вот только "длины" я что-то боюсь, Сергей Алексеевич.

Сахарнов осерчал:

- Ну тут мне учить тебя нечего...

Они простились. Напалков остался там, наверху, Сахарнов спустился вниз, решил смотреть вторую серию по телевизору в пресс-центре. "Там спокойнее и все видно, и замедленную хочу посмотреть".

В пресс-центре он снял куртку. Свитер на спине насквозь промок от пота.

Началась вторая серия.

Первым отмерил 100 метров Матоуш, потом на 100 прыгнул Бьернеби, еще на полметра дальше улетел Гациеница...

Серьезно взялись за дело!

- Сто пять надо ему прыгать, не меньше,- шепчет Сахарнов.

Выбывает тем временем из игры Белоусов: всего 93 метра. Напалков остается один, один против столь превосходящих, как пишут в военных сводках, сил противника.

Вот и Шмидт на старте. Следующий номер у Гария.

104 метра пролетел Шмидт... Он-то сам нестрашен: в первой серии прыгал плохо, занимал 37-е место; он-то нестрашен, да вот как бы не стал его пример другим наукой...

Во весь экран лицо Напалкова.

Сахарнов впился в своего Игорька глазами, шепнул: "Ну, постарайся..."

О, это был полет!

Летит, летит, летит Напалков. Уже некуда, кажется, дальше лететь, а он все парит. И вдруг встал1 как вкопанный в классическую "разножку" на сто десятом метре горы!

Ревут трибуны, гудит в восхищении пресс-улей, взметнул вверх руки счастливый Сахарнов. А Напалков оглянулся на гору приземления, понял, что он сейчас совершил, и заплясал... . .

Кто-то сказал: "Это был прыжок, подобный прыжку Бимона в Мексике!"

Напалков так смело, так мощно спикировал на позиции соперников, что те, растерявшись, уже не могли по-три прийти в себя и продолжать борьбу. Рашка сразу же проиграл целых десять метров, Фуизава - десять, Башлер - одиннадцать, Грини - девять...

Прыжки еще продолжались, но все уже было кончено, все было ясно: Гарий Напалков снова стал чемпионом мира!

В Москве его цветами засыпали в студеный февральский день. В финском городке Лахти, куда он, не заезжая домой, отправился с визитом, незнакомые люди несли его на руках, как эллины олимпийских победителей. Дома, в Горьком, на ночном перроне его встречали с транспарантами и флагами. Потом десятки тысяч земляков пришли к его трамплину, на Волжский откос, и он на их глазах стал чемпионом страны. Но и это еще не все. Напалков летит на Универсиаду. И снова он - чемпион. Все? Нет. В

Кавголово чемпионат страны на Среднем трамплине. Ну, разумеется, он - чемпион.

Теперь все. Больше золотых медалей нет, и все, что были припасены той зимой для лучших прыгунов страны и мира,- у него. У него одного.

А ему - двадцать лет. И такой он молодец-удалец: статен, умен и красив собой, институт кончает с отличием, в аспирантуру рекомендован, орденом "Знак Почета" награжден, кандидатом в члены ЦК ВЛКСМ избран, почетное звание "Заслуженный мастер спорта" ему присвоили.

Все сразу. В двадцать лет.

Какие же нужно иметь плечи, чтобы не закачаться, выдержать все это, устоять?

Он написал это письмо поздно вечером, вырвав из тетрадки в клеточку одну страничку, а утром, когда ушел в школу, бросил конверт в почтовый ящик. На конверте был снимок царь-колокола в Кремле. К "царю" шли какие-то люди, они казались такими маленькими рядом с огромным колоколом.

Гарику было всего тринадцать лет, и ничего очень уж большого он в своей жизни пока не видел - ничего большого и неприступного... Нет, видел...

Он помнит этот день. Утром, в воскресенье, отец сказал, что сегодня они пойдут на трамплин, что там какие-то соревнования (это приехали иностранные спортсмены: норвежцы, шведы, финны) и что один его товарищ - тренер прыгунов - говорил, будто сам чемпион мира прыгать будет, только вот фамилию забыл. Каркающая какая-то фамилия.

Утренние газеты уже пришли. В них писали об этих соревнованиях. И Гарик нашел фамилию чемпиона - Кяркинен.

На площади Лядова, рядом с которой они жили, отец и сын сели в трамвай. Обычно в воскресенье трамваи ходят пустые, а тут еле влезли - вагон был битком набит: все ехали к трамплину. Говорили, что в тот день на откосе, у трамплина было сто пятьдесят тысяч людей. Гарик никогда не видел так много людей сразу.

Он стоял в толпе, сжатый со всех сторон, вцепившись в рукав отцовского пальто. И впервые видел Большой трамплин и Большие полеты.

То было удивительное зрелище, таинство...

Он и раньше, до этого дня, знал, что есть такое слово - "спорт". Он играл с мальчишками в хоккей, катался на лыжах с гор Пушкинского сада, даже прыгал с "кочек" метра на два или на три, как все. А тут он увидел настоящий Спорт, и ему захотелось потрогать этот Спорт руками, прикоснуться к нему.

А потом Гарик увидел хоккей и хоккеистов. Отец возил его далеко, на автозавод, и он стоял рядом с отцом, стиснутый толпой на трибунах хоккейного стадиона, не чувствуя мороза, стоял часами, как завороженный. И когда к ним в класс на пионерский сбор пришел сам Игорь Чистовский, которого там, на стадионе, все звали почему-то Гулей и кричали ему: "Гуля, шайбу!", пришел без хоккейных лат, без шлема, совсем простой человек, Гарик обомлел.

Лицо у Чистовского было как у маленького мальчишки - мягкое, чуть припухлое, говорил он тихо, застенчиво озираясь по сторонам, и виновато улыбался, когда говорил с учительницей, словно та у него спрашивала урок, который Гуля не выучил.

И это Чистовский? Знаменитый хоккеист, который в Америку летал в составе молодежной сборной страны?!

Гарик ничего не понимал. И вдруг: "Это они только там, на льду, в матче, или на трамплине такие далекие, ' неприступные, не похожие на других людей. А так - совсем простые, как все..."

Значит, и он может?!

И вот его кумир, который такую смуту посеял в его мальчишечьей душе, вдруг сделал что-то очень нехорошее. Что именно - Гарик понять не мог, но знал: Чистовский сделал что-то нехорошее. Он не мог от него отречься, нет! Это было бы выше его сил. Но Гарик обиделся, Чистовский его обидел... Если бы он сам был таким знаменитым спортсменом, он никогда бы такое не сделал...

"...Знаешь, Игорь, я очень верил в тебя. Мне даже и в голову не шло, что ты можешь сделать так. Я очень хочу, чтобы ты и твои товарищи извинились перед всеми..."

... Гарий Напалков, двукратный чемпион мира, заслуженный мастер спорта, читает эти строки своего письма, которое написал школьником и о котором совсем уже забыл. Читает и немного грустно и, кажется, немного виновато улыбается...

- Да,- говорит он, отложив в сторону старый конверт,- да, это я писал...

И с силой, жестко проводит ладонью по лицу, словно хочет стереть какую-то невидимую маску, чтобы снова стать тем Игорем Напалковым, учеником 8-го класса, еще только мечтающим о Большом спорте.

А он? Он ничего такого не сделал за эти годы?

Что можно и что нельзя делать? Раньше он знал. Теперь этот вопрос стал сложным для Напалкова.

В Англии говорят: "Что можно, то можно. Что нельзя, то нельзя". Новая его жизнь говорила совсем другое: чемпиону мира можно многое из того, что другим нельзя, но многое нельзя из того, что другим можно.

К примеру, студентам, даже аспирантам, ордеров на двухкомнатную квартиру в центре не дают: живи дома с мамой и папой или в общежитии, как все. Ему дали квартиру. И никого это не удивило, его - тоже.

Рвать цветы с клумбы на городской площади, как известно, запрещается. И чемпионам тоже. Но бывает же так, что идешь поздним вечером на пустынной площади с любимой и вдруг тебе захотелось подарить девушке цветок. Можно сорвать? В крайнем случае заплатишь штраф, выслушаешь нотацию, и на этом дело кончится. Но он - чемпион мира. И нотацией дело не кончилось. Его узнали. Он говорил, что он не Напалков, что просто похож, что многие путают. Хотелось провалиться сквозь землю от стыда...

И такие случаи бывали не раз: всем можно, ему - нельзя. Всем нельзя, ему можно." Но как разобраться в том, что можно, а. что нельзя? Когда он просто Напалков, а когда он - чемпион?

Первый тренер Напалкова Василий Александрович Глассон - человек многострадальной судьбы, хлебнул в жизни горестей, которых и на десятерых много. Человек он добрый, мягкий, легкоранимый. Детей своих у Василия Александровича нет, потому мальчишки ему как сыновья. Напалков любит своего тренера первой мальчишеской любовью, и все у них с Глассоном хорошо было.

Но вот тренеры и ребята, решили отпраздновать Василию Александровичу день рождения - шестьдесят пять лет. Но Напалков не пришел - он уехал из Горького к теще в гости, в другой город. Раньше все бы обошлось, наверное. Ну, взгрустнул бы юбиляр, что нет Гарика... А тут - у всех настроение испорчено. Дело до того дошло, что горячие головы хотели было обсуждать Напалкова за нетактичное поведение, зазнайство. Напалков и сам проклял потом тот час, когда согласился ехать к теще, но было поздно. Ребята ему не простили обиды, и ничего доказать он им не сумел. Потому что на день рождения, к старому тренеру не пришел чемпион мира Напалков, а не просто один из учеников Василия Александровича.

Напалков поначалу не мог делить самого себя на чемпиона и нечемпиона. Долго не мог привыкнуть к новым запретам. А когда стал привыкать, то понял, как все это трудно...

Он стал реже хохотать. Раньше любил и умел смеяться задорно и заразительно, а теперь стал задумчив.

Следующий за татранским чемпионатом сезон сложился для него неудачно. Австро-немецкое турне сорвалось: отравился чем-то в ФРГ. В Саппоро летал на предолимпийскую неделю, но "формы" не было, прыгал плохо, вернулся домой злой, недовольный. Все прыгали плохо, но на других не очень-то обращали внимание, а его замучили расспросами, интервью...

Дома, в Горьком, был чемпионат страны. Лучше бы не дома, но... Дома обязательно надо выигрывать. А у него что-то прыжки "не побили". После первой серии безнадежно проигрывал. Еле-еле добыл серебряную медаль. . Радовался ей, пожалуй, больше, чем золотой.

Раньше он умел проигрывать. Теперь к поражениям стал относиться по-другому. Потому что и тренеры, и журналисты, и болельщики стали болезненно относиться к его неудачам. От него ждали только побед...

Там, в Татрах, Сахарнов сказал ему: "А теперь забудь, что ты чемпион, иначе никогда им больше не станешь". Напалков пообещал, но не знал еще тогда, что трудно будет, просто невозможно выполнить это обещание. Не дают ему забыть об этом, и в том числе сам Сахарнов. Он, Сахарнов, теперь заслуженный тренер СССР. Другой он теперь стал...

16 мая 1971 года на тренировке, играя в футбол, Напалков сломал ногу.

25 июня 1971 года Напалков снова тренировался.

16 сентября 1971 года на тренировке, играя в футбол, Напалков сломал, ногу в том же самом месте, где был перелом в мае.

25 сентября 1971 года в Горьком на Среднем трамплине с искусственным покрытием проходили всесоюзные соревнования сильнейших прыгунов. Напалков приковылял на трамплин, хотя нога была в гипсе. Он смотрел, как прыгают его товарищи, и пытался улыбаться, но это у него получалось плохо.

Был консилиум. Профессор заслуженный мастер спорта М. В. Колокольцев сказал, что в середине октября он "поставит Напалкова на ноги". Будет Напалков прыгать или нет, профессор не сказал.

Доцент В. Ф. Новиков, сам в прошлом спортсмен, дежурил в клинике, когда 16 сентября в приемный покой поступил Напалков Г. Ю., 1948 года рождения, по поводу перелома ноги. Впрочем, "поступил" Напалков в клинику несколько необычно: он сам приехал, на своей машине, с той злополучной тренировки, которая проходила в загородном лесу, километрах в тридцати от Горького. Он ехал с переломанной ногой, здоровой нажимая на все педали. Доцент Новиков сам автолюбитель. Он не поверил Напалкову, когда тот сказал, что сам приехал на машине...

Так вот, Новиков говорил по поводу того перелома: "Ходить будет, прыгать - никогда".

8 октября 1971 года Напалков провел тренировку на Среднем горьковском трамплине с искусственным покрытием. Через день еще одну. Прыгал в район 60 метров (это рекордная для трамплина зона). После тренировки был в прекрасном расположении духа. Сказал, что, если так пойдет и дальше, все будет в полном порядке.

- "Неужели не больно?- спрашивали его,

- Больно,- отвечал Напалков и улыбался.- Но только два раза болит - когда на "столе" толкаешься и когда приземляешься.

- Ну, а какая боль? Терпеть можно?

- Нормальная боль. Такая же, как когда ногу ломаешь.

- Может, не стоит рисковать?

- Времени мало остается,- сказал Напалков и улыбнулся. Улыбка получилась невеселой.

В середине октября 1971 года Напалков уезжал из Горького в Заполярье, на первый снег. Из окна его квартиры видны были рыжие деревья. Стояла осень.