Глава первая. Мы были просто озорными

Мне всегда хотелось чего-то добиться в жизни. И думаю, именно поэтому я несколько раз убегала из дому, когда была совсем маленькой, хотя за это меня здорово пороли. Именно поэтому я занялась теннисом без колебаний и тренировалась, хотя я была настолько взбалмошной, что трудно себе представить. Именно поэтому все годы занятий теннисом мне приходилось жить как цыганке - кочевать по чужим домам и выполнять все, что от меня требовали, хотя я всю жизнь мечтала жить так, как хочется мне, в своем собственном доме и быть в ответе за все только перед собой. Именно поэтому я, невыдержанная и высокомерная в юношестве, с утра до ночи играла в баскетбол, бейсбол, теннис деревянными лопатками и даже в футбол, никому и ни в чем не уступая. Именно поэтому я поклонялась Шугу Рэю Робинсону - популярному игроку в бейсбол. Я его уважала потому, что он уже добился определенного в жизни, стал "кем-то", и я решила, что должна стать "кем-то" тоже, любой ценой. И если мне удалось добиться этого, то отчасти потому, что я оказалась способной пройти через многие унижения, отчасти потому, что на моем пути всегда встречались хорошие люди, от души помогавшие мне в этом.

Это был сложный, порой до изнеможения трудный путь. Пожалуй, горестей было больше, чем радостей. Но ни за что на свете я бы не променяла его.

Немногие знали истинную историю моей жизни, пока мое имя не попало в газеты. Я попытаюсь рассказать о ней в этой книге, так, как помнится, ничего не приукрашивая.

Двадцатитрехлетняя Алтея - участница чемпионата Нью-Йорка по теннису среди женщин (1939 г.). Мы видим ее на церемонии награждения

Говорят, я родилась 25 августа 1927 года в маленьком городишке под названием Сильвер в штате Южная Каролина. Жизнь нашей семьи в этом городишке я не помню. Все, что отчетливо помнится, касается Нью-Йорка. Но отец часто вспоминал о нашем пребывании в Южной Каролине. По его рассказам, городок наш застроен в основном трехэтажными домами,- этим отец старался подчеркнуть, что он был достаточно крупным, так как во многих других городках преобладали одноэтажные строения. И все-таки наш городишко был маленьким. И отец Даниэль, и мать Анна жили в Сильвере.

"Бывало, раз в неделю по воскресеньям я приходил к Анне" на свидание,- вспоминал отец.- И если вы спросите меня, почему только раз в неделю, я отвечу - просто потому, что ее родня чаще не разрешала".

После женитьбы они жили в маленькой хижине на хлопковой ферме. Отец помогал моему дяде выращивать хлопок и кукурузу. Отец был крепко сложенный мужчина, похожий на известного игрока в бейсбол Роя Кампанеллу из команды "Доджер". Мать, как она говорила, тоже не была в те годы изнеженным цветком. Она очень любила ездить верхом, но так как возможностей для этого было маловато, то каталась и на коровах, и на свиньях - на ком придется.

"Вскакивала на них и представляла, что я на коне,- рассказывала она.- Я и сейчас, наверное, могла бы кое-что показать".

И я верила, что это так - она выглядела лет на десять моложе и была в форме.

Я родилась тоже не слабенькой. Первый ребенок в семье, я при рождении весила добрых четыре килограмма.

Я всегда жалела, что не пришлось помогать родителям на ферме. Дядя и отец имели всего пять акров земли и едва сводили концы с концами. Даже когда дела шли хорошо, они ничего не могли отложить на черный день. А когда три года подряд был неурожай, положение стало ужасным. Отец рассказывал:

"Три года я работал впустую. В этот третий год удалось получить только полтора тюка хлопка. Тюк хлопка стоил тогда пятьдесят долларов. Таким образом, я получил семьдесят пять долларов за целый год работы. Надо было выбираться отсюда. И когда тетушка Салли Вашингтон приехала к нам из Нью-Йорка на похороны своей сестры, я решил, что пора".

Отец договорился с тетей Салли, что она заберет меня с собой в Нью-Йорк, а он приедет туда месяца через два, чтобы устроиться на работу, и как только сможет - вызовет мать. Выручив деньги за свои полтора тюка хлопка, он поехал в Нью-Йорк.

"Я купил дешевый синий костюм за семь с половиной долларов, двадцать пять долларов заплатил за проезд, оставил немного денег жене и отправился в Нью-Йорк".

Никогда не уставала я слушать рассказ отца о том, что с ним произошло на пути в Нью-Йорк. В вагоне нью-йоркского поезда он разговорился с проводником, пожаловался на плохие дела в Южной Каролине и, когда поезд подошел к Пенсильванскому вокзалу, спросил, как добраться до Гарлема. Проводник сказал, что найти туда дорогу довольно трудно даже тому, кто хорошо знает город, но он смог бы потратить свое время и показать дорогу отцу за пять долларов. Они спустились в метро и через двадцать минут были уже на 125-й улице.

"Ну, вот вы и приехали, мистер Гибсон. Это Гарлем",- сказал проводник.

Так отец начал жизнь в большом городе, заплатив пять долларов за грошевую поездку в метро.

"Но все это пустяки - помню, говорил отец.- Главное, что я сразу получил работу в гараже и деньги. Десять долларов в неделю. Можно было теперь ни о чем не беспокоиться. Я сразу вызвал жену".

Некоторое время мы жили все вместе у тети Салли, а потом у нас появилось собственное жилье. Мне было всего три года, когда тетушка увезла меня с собой, и я не много помню о том времени. Помню только, что она неплохо зарабатывала, контрабандой продавая виски. Не думаю, что она делала его сама, просто продавала. Как бы то ни было, в доме ее всегда в достатке была еда, квартирная плата всегда вносилась вовремя, да и одевалась тетя Салли хорошо. Во всяком случае, она отлично обходилась без посторонней помощи.

Помню, как-то ее бизнес сыграл злую шутку со мной. Я спала в своей комнате, а тетушка Салли была в гостиной. Проснулась я от сильной жажды, встала и пошла на кухню. На кухонном столе стоял большой кувшин. Недолго думая, я схватила его и жадно глотнула. Очнулась на кровати, тетушка Салли сидела рядом, а доктор промывал мне желудок.

Мне было семь или восемь лет, когда я отправилась в Филадельфию пожить у другой тетушки Дейзи Келли. Гостила я у нее года два и, должно быть, доставляла немало хлопот, хотя потом она всегда рассказывала о моих проделках в шутливом тоне. Сотни раз я слышала ее рассказы, но какими бы смешными они ни казались, тогда это было для нее мучительным испытанием. У тетушкиного знакомого был собственный подержанный автомобиль. Я обожала и машину, и этого знакомого. Бывало, следовала за ним по пятам.

"В то воскресное утро,- вспоминала тетушка,- я одела тебя во все белое, повязала большой белый бант и выпустила гулять. Гуляла ты довольно долго, и я уже начала беспокоиться. Несколько раз выглядывала из окна. Недалеко от дома знакомый возился у своей машины. Рядом на тротуаре стояло ведро с машинным маслом. Наконец я увидела тебя - ты перепрыгивала через это ведро. И конечно, когда я закричала на тебя, ты поскользнулась и упала прямо в ведро. Несколько дней я не могла отмыть тебя, а платье мне пришлось просто выбросить".

В другой раз, как рассказывала тетушка, после долгого отсутствия я появилась из-за угла дома с огромной веткой в руках, а за мной гнались двое мальчишек. И в тот момент, когда они почти догнали меня, по словам тетушки, я вдруг резко повернулась и начала хлестать их этой веткой. "Пришлось вмешаться, а то бы ты их избила как следует".

Да, я всегда могла постоять за себя - это верно.

Думаю, больше всего я напугала тетушку Дейзи в тот день, когда она и мой двоюродный брат Перл собрались ехать куда-то на машине тетушкиного приятеля, а меня брать с собой не хотели. Вначале я устроила скандал, а потом про себя решила, что будет по-моему. Когда машина подъехала к дому, в который они направлялись, и тетушка Дейзи и Перл вышли из нее, я уже стояла рядом на тротуаре. Весь путь я проделала на подножке, уцепившись за ручку дверцы и согнувшись таким образом, чтобы меня не заметили.

Но в настоящие переделки я стала попадать, когда наша семья поселилась в собственном доме на западной 143-й улице, где и сейчас живут мои родители, сестры Милли, Энни, Лилиан и брат Дэниель.

Я очень любила двигаться и очень не любила ходить в школу. Больше же всего я ненавидела, когда мне диктовали, что я должна делать.

Сплошь и рядом я прогуливала занятия в школе. Это вошло у меня в привычку. Позже, когда я стала постарше, то, случалось, приходила в школу лишь для того, чтобы обговорить с друзьями наши планы на весь день. Когда я была маленькой, учителя пробовали перевоспитать меня, иногда мне даже доставались шлепки в присутствии класса. Но это не помогало, на следующий день я снова пропускала занятия. Порол меня, бывало, и отец, и это были уже не шлепки. Хлестал он меня ремнем по голой спине, и тогда было не до шуток. Иногда я боялась идти домой и шла в полицию на 135-ю улицу и говорила, что боюсь идти домой, потому что отец изобьет меня. В первый раз, когда я так сделала, меня оставили в полиции около часа, затем вызвали мать. Но мать боялась идти в полицию. Она не хотела иметь с ними никаких дел. В конце концов, дежурный послал молодого полицейского ко мне домой спросить: "Разве вам не нужна ваша дочь?" В тот вечер мне хорошо досталось.

Единственное, что мне по-настоящему нравилось,- это играть в мяч. Больше всего любила баскетбол, но с удовольствием играла в любые игры с мячом.

Мне кажется, главной причиной моих прогулов в школе было то, что я не видела смысла тратить время, которое могла бы посвятить баскетболу. "Она все время пропадала во дворе,- сказал как-то отец журналистам,- вот почему хорошо играет в теннис".

Должна сказать, что отец был разочарован, что родилась я,- он всегда мечтал о сыне. Поэтому и воспитывал меня как мальчишку с самого раннего детства. Еще в Каролине мы с ним, бывало, играли в шарики - швыряясь желудями вместо шариков. По его словам, я всегда выигрывала у него, но думаю, что он немного преувеличивал, поскольку мне было тогда всего три года. Однако он совсем не преувеличивал, когда рассказывал, что хотел сделать из меня боксера-профессионала. Он действительно хотел. Я тогда была в средней школе, и было мне лет двенадцать-тринадцать. Отец много читал о профессиональных поединках женщин-боксеров и очень хотел, чтобы и я занялась боксом. Женский бокс запрещен сейчас, а в то время клубы женского бокса привлекали многих. "Представляешь, как было бы отлично,- говорил он.- Ты могла бы стать чемпионкой мира. Ты сильная и крепкая, и у тебя неплохой удар".

Конечно, из уст девушки это звучит неделикатно, но я умела драться. Отец научил меня приемам, у меня были к этому склонности - я была сильной, упрямой и никого не боялась, даже отца. Он сам часто говорил, что во время порки я никогда не плакала, как бы больно мне ни было. Стараться вызвать у меня слезы было пустой тратой времени. Я молчала и только смотрела на него. От такой порки не было никакого толку.

Отцу нравилось давать мне уроки бокса. Обычно он говорил: "Подними руки, защищайся!"- и я должна была принять соответствующую стойку и защищаться, чтобы не быть битой. Так он периодически занимался со мной около часа, показывая, как правильно наносить удары, как делать это внезапно, как блокировать удары соперника, как передвигаться. Для меня это были хорошие уроки, может быть, даже слишком. Помню, однажды отец пришел в ярость, когда я дня два не ночевала дома. И как только я появилась, он решил не теряя времени отлупить меня. Я отступила и изо всей силы ударила его в челюсть так, как он учил меня.

Отец весил около 190 фунтов и любил повторять: "Один на один я никого не боюсь. Если налетит банда, тогда другое дело, а так мне достаточно только один раз ударить, и обидчик потеряет всякую охоту приставать ко мне".

Но, даже оставив идею сделать из меня профессионального боксера, он продолжал учить приемам бокса, чтобы я в случае необходимости могла защитить себя.

Расти и воспитываться в Гарлеме - это жутко. Здесь ничего не стоит унизить, обидить тебя, даже если ты никого не трогаешь. Не научи отец постоять за себя, не раз быть бы мне битой.

Помню, шла я как-то по улице, в пригоршне - камешки, и я бросаю их в цель - рекламные щиты, почтовые ящики. Подходит ко мне большая девчонка и говорит:

"Ты что это изображаешь из себя головореза?"

Я хотела не обратить на нее внимания, обойти, но не тут-то было. Она загородила дорогу, встала передо мной и неожиданно сильно ударила меня. Я упала, а она повернулась и, не обращая на меня внимания, пошла своей дорогой. Вся в слезах я побежала домой.

Отец не стал жалеть меня. Когда я рассказала ему, что случилось, он только сказал:

"Если ты не найдешь ее и не дашь сдачи, получишь еще и от меня, как только вернешься".

И я вернулась, нашла ее и не пощадила. Я не дралась как девчонка, а наносила ей удары профессионально. Больше она никогда не задевала меня.

В наших окрестностях дети порой могли проявить и утвердить себя только в играх и драках. Нужно было доказать, что ты можешь постоять за себя, тогда тебя оставят в покое. Стоит только дать почувствовать, что ты - легкая добыча, как другие тотчас же начнут утверждать свою репутацию, избивая тебя. Я твердо выучила тогда правило - бить надо первым.

Вспоминается такой случай. В школе сзади меня сидела большая девчонка. Может быть, потому, что я часто прогуливала, она старалась досадить мне каждый раз, когда я появлялась. У меня были длинные косы, и она дергала за них так, что казалось - выдернет волосы с корнем. Если я оборачивалась и просила оставить меня в покое, она дергала еще сильнее.

Алтея (в центре) в униформе школьного оркестра Уиллистонской индустриальной школы

Однажды я не выдержала и сказала, что мне это надоело и что я буду ждать ее после уроков за углом школы. Весть об этом быстро распространилась по школе. И когда я вышла после занятий, она уже ждала меня во дворе, а за ней собралось полшколы любопытных. Я испугалась. Она была значительно больше меня и имела репутацию забияки. Но выбора не было. Я должна была не ударить в грязь лицом. Некоторое время мы стояли, враждебно осматривая и обзывая друг друга. Тем временем я старалась выбрать удобную позицию, чтобы нанести удар. Только она разразилась очередной бранью, я ударила ее. В боксе это называется удар прямой правой. Она упала как подкошенная. Зрители не могли сказать ни слова. Я повернулась и гордо пошла домой с таким видом, будто я Джо Луис.

Но дралась я не только с девчонками, но и с мальчишками. Однажды у меня произошла драка с мальчишкой по имени Чарли из-за моего дяди. Дядя Джуни жил на 144-й улице, и там была группа хулиганов, которые называли себя "кавалеристы". С вожаком этой группы мы обычно играли в баскетбол и другие игры. Мы были, что называется, друзья-приятели. В тот день я гостила у тетушки Салли, и когда спускалась по лестнице домой, то увидела внизу дядю Джуни, который был несколько навеселе, и этого парня, шарившего у него в карманах. "Что ты делаешь?- закричала я ему сверху. Это мой дядя. Не смей трогать его!" Я подбежала к дяде Джуни и помогла ему взойти по лестнице.

Затем я обернулась посмотреть, ушел ли тот парень. И вовремя - в этот момент он вытащил из кармана заточенную отвертку и бросил ею в меня. Я успела загородиться рукой. Так и остался на руке шрам от отвертки. Как можно быстрее я отвела дядю домой и снова выбежала на улицу. До сих пор вспоминают об этой драке на 144-й улице. Парню и в голову не приходило, что дерется с ним девчонка. Никто не хотел уступать. Не знаю, чем бы это кончилось, если бы нас не разняли взрослые. Можно считать, что результат был ничейным. Но с тех пор эти "кавалеристы" признали меня и ни один из них не смел тронуть даже пальцем.

Я уже говорила, мы никогда не попадали в настоящую беду. Мы просто были озорниками. К счастью для себя, сейчас я это хорошо понимаю, я никогда не посещала так называемые общественные клубы, которых так много в Гарлеме. И мои подруги тоже. Нас не интересовали ни наркотики, ни алкогольные напитки, ни секс, не привлекали нас и налеты, которыми рано или поздно кончалось все это в надежде добыть денег для своих "занятий".

Да, я не любила ходить в школу и часто прогуливала занятия, но меня не привлекала и перспектива попасть в тюрьму. Чаще всего мы с моей лучшей подругой Алмой Ирвинг проводили время в кино, особенно по пятницам, когда показывали большие программы, в кинотеатре "Аполлон" на 125-й улице. Алма, как и я, очень любила баскетбол. Она была хорошим игроком, и мы часто играли с ней на бутылку кока-колы или на бутерброд с горячей сосиской. Вечерами мы, бывало, приходили к гимнастической школе и вызывали кого угодно - мальчика или девочку, мужчину или женщину на состязание, которое мы называли "двое на двое". Играли мы до изнеможения, а потом шли в дешевую столовую.

У меня был приятель Чарлз. Ему было двенадцать лет, и он, как и я, всегда готов был странствовать. Как-то мы решили отправиться на Всемирную выставку в Лонг-Айленд. Выручили немного мелочи-натаскали пустых бутылок из-под содовой, кока-колы, пива, сдали их в магазин, получив за каждую пустую бутылку по два цента. Набрав немного денег, мы пошли в пункт проката и взяли велосипед на целый день. Это стоило нам 35 центов.

Вдвоем на одном велосипеде мы поехали на Всемирную выставку. Педали крутили по очереди. Наконец, доехали до выставки. Нашли место, где можно было проникнуть на территорию, не покупая билетов, и прекрасно провели день. Вечером таким же образом мы вернулись домой в Гарлем.

В другой раз мы с Чарлзом взяли напрокат велосипед на 145-й улице, а в двух кварталах оттуда - на 125-й улице продали его в другом пункте проката за 3 доллара, чтобы поехать на знаменитый Кони-Айленд. Вернулись домой мы очень поздно, а в наше отсутствие приходил человек из пункта проката и спрашивал нас - ведь свои адреса и фамилии мы должны были сказать при получении велосипеда.

Вспоминая это, я никак не могу понять - на что мы тогда рассчитывали. Может быть, на то, что человек из проката не потребует велосипед день-два, а тем временем мы сумеем достать где-нибудь три доллара, выкупить велосипед и сдать его владельцу. На следующее утро отец повел меня выкупать велосипед. Сначала новый владелец не хотел отдавать его, но когда отец объяснил, что он украден, тотчас же вернул его нам - не хотел связываться с полицией. Целую неделю после этого я не могла сидеть, и, конечно, не от того, что каталась на велосипеде. Бедный отец, должно быть, очень хотел найти способ выпороть меня раз и навсегда, чтобы заставить быть такой же, как и другие дети в нашей семье. Мой брат и три сестры никогда не попадали ни в какие неприятности. И в школе они учились хорошо. Я единственная доставляла огорчения родителям.

Мне кажется, что самые большие неприятности начались, когда я окончила первую ступень средней школы в 1941 году. Как мне это удалось, до сих пор не знаю. Наверное, в школе просто хотели побыстрее от меня избавиться.

Предполагалось направить меня в Йорквильскую торговую школу, однако мне совсем не улыбалась эта перспектива. Многие мои приятельницы собирались поступить в одну из средних школ Нью-Йорка, и мне хотелось остаться с ними. Я попыталась добиться своего, но без результата.

Я довольно часто посещала торговую школу в первый год, так как мне нравились уроки шитья. Помню, однажды что-то случилось со швейной машинкой, я вызвалась починить ее и починила. Учитель был поражен. Но скоро все мне надоело. Друзей у меня там не было, и я снова стала неделями пропускать занятия. И поскольку я прекрасно знала, что о прогулах рано или поздно узнают дома и отец будет пороть меня, то стала уходить из дому. Бывало, мама до двух-трех часов ночи бродила по улицам Гарлема, безуспешно пытаясь найти меня. Если уж я хотела спрятаться, то старалась подальше уходить от тех мест, где мы обычно проводили время. Днем ходила по домам приятелей или сидела в кино, а ночью, если не знала, где переночевать, каталась в метро из конца в конец, пока не находила где-нибудь местечко.

Конечно, чем дольше я отсутствовала, тем сильнее попадало мне по возвращении домой. И постепенно мои отлучки становились все длительнее. Мама стала бояться выпускать меня из дому, опасаясь, что я не вернусь. Проходило какое-то время, и она отваживалась дать мне пятнадцать-двадцать центов и посылала за хлебом или молоком. Но стоило мне выйти на улицу и увидеть ребят, играющих в мяч, как тут же забывала о поручении. Я могла играть до темноты.

Однажды моя подруга, которой тоже здорово попадало дома от родителей, сказала, что на 105-й улице есть так называемое "Общество защиты детей от грубости". Это общество заботится о тех детях, кому некуда деться. В следующую отлучку, не решаясь возвратиться домой, я пошла туда. "Боюсь идти домой,- сказала я дежурной.- Отец изобьет". Меня приняли, уложили спать в большой комнате. Это было лучше, чем кататься в метро всю ночь. Кровать была удобной, были даже простыни. Правда, они уведомили моих родителей, что я нахожусь у них. Утром пришел отец и забрал меня домой. Я обещала, что больше не буду убегать из дому. Но он все равно выпорол меня, и через неделю я снова убежала, на этот раз прямо в Общество. Я рассказала, что отец не сдержал своего слова и выпорол меня, показала даже следы от побоев. Меня приняли. На этот раз, когда пришел отец, меня спросили, хочу ли я возвращаться в дом. Я ответила отрицательно, и меня оставили. Вначале мне даже понравилось в этом обществе. Работать заставляли мало, кормили прилично. Дома приходилось работать гораздо больше. Такая жизнь мне нравилась.

Как-то я подралась с одной девчонкой и меня наказали - заперли в комнате, где не было ничего, кроме матраца на полу, и держали впроголодь. Больше мне не хотелось туда попадать. Однако скоро и здесь мне надоело, и я попросилась домой.

Тогда я узнала, что если еще натворю что-нибудь, меня пошлют в исправительную школу. Послали за отцом. Я немного нервничала - что-то будет, когда вернусь, но все-таки хотела домой.

Отец мой не был крутым человеком. И если порол частенько начиная с семилетнего возраста, то был вынужден - я доставляла слишком много неприятностей. Я любила отца. Думаю, что именно эти порки помогли мне добиться кое-чего в жизни. Кто-то же должен был учить уму-разуму, а это было не так-то просто.

Мне совершенно не хотелось возвращаться в торговую школу, но по возрасту я еще не могла быть принята на работу. Пришлось сказать, что буду учиться в вечерней школе, только тогда я получила разрешение работать. Недели две я походила в вечернюю школу и бросила. Официально я была работающей. Мне это нравилось - чувствовала себя независимой, как-то сразу приобрела вес в собственных глазах. Я зарабатывала и могла тратить деньги, как заблагорассудится, лишь часть отдавая домой. Могла делать все, что мне хочется, не следуя чьей-либо указке. Быть самостоятельной - вот что было для меня очень важно.

Кажется, я сменила дюжину мест работы за последующие несколько лет. Я была неугомонной и никогда не задерживалась долго на одном месте. Если мне что-либо не нравилось - сразу же уходила с работы. Я служила продавщицей, посыльным, работала на фабрике пуговиц, на швейной фабрике, была лифтером в отеле. Даже ощипывала кур в мясной лавке. Как-то работала сортировщицей почты в нью-йоркской школе. У меня был даже собственный маленький кабинет. Я принимала почту, разносила ее по отделам и отправляла корреспонденцию. Работа была мне по душе, и я чувствовала, что становлюсь Кем-то. Проработала я здесь дольше всего - шесть месяцев, а потеряла место из-за своей честности. Однажды в пятницу подруга пригласила меня в театр посмотреть Сару Воган в новой постановке. Когда в понедельник утром я пришла на работу, то почувствовала - что-то случилось. "Где вы были в пятницу?" - спросила заведующая. Конечно, можно было солгать, сказать, что болела, но я сказала правду: "Подруги пригласили меня на Сару Воган, и я подумала, что ничего страшного не случится, если один день не буду на работе. Я очень сожалею, больше этого не повторится. Обещаю". Мне казалось, что этого будет достаточно. "Очень хорошо, что вы сказали правду, но это не меняет дела. Ваша работа очень важна для всех. Нам нужен человек, на которого можно положиться. В пятницу мне пришлось самой заниматься почтой, и это задержало работу. Я не могу доверять такую ответственную работу человеку, который оставляет свой пост из-за пустяка. Я вынуждена расстаться с вами и подобрать другого человека",- сурово сказала заведующая.

Я очень не любила просить о чем-либо и все же попросила разрешить мне остаться: "Это никогда не повторится, честное слово. Я буду приходить на работу, даже если заболею". Но заведующая была непреклонна:

"Единственное, что я могу для вас сделать,- это выплатить жалованье за неделю вперед, чтобы вы могли подыскать другую работу. Но с сегодняшнего дня вы свободны".

Конечно, тяжко было сознавать, что я поплатилась за свою честность. Но это был хороший урок. Мне действительно нравилась такая работа, и я сожалела, что потеряла ее.

Некоторое время я даже не искала другой работы. Целыми днями бродила по улицам без дела, пока женщины из благотворительного общества не заинтересовались мной. Если я не хочу жить дома и ходить в школу, заявили они, мне подыщут место в какой-нибудь приличной семье и я должна буду докладывать о своей жизни, в противном случае они будут вынуждены направить меня в исправительный дом. Конечно, я была согласна на все, что они предлагали. Меня устроили в один дом и даже дали немного денег, чтобы я могла как-то жить, пока не найду подходящей работы.

Я решила, что могу позволить себе кое-какие удовольствия - гуляла в парках, ходила в кино, навещала родителей, не думая о том, что надо искать работу. Домашние были уверены, что я нахожусь в хороших руках, и были довольны. Была довольна и я. Раз в неделю являлась за пособием - и опять вольная жизнь.

Жила бездумно, ни о чем не заботясь. Именно в это время я познакомилась с теннисом. И тогда моя жизнь резко изменилась.