Глава третья. Осторожно, Южные Штаты!

Я поехала к родителям, чтобы подготовиться к поездке на Юг. У меня было два чемодана: в один я сложила всю одежду для тенниса, в другой - остальные вещи. Чемоданы были из картона и наверняка бы развалились, если бы я их не перетянула ремнями.

Я взяла такси и приехала на Пенсильванский вокзал. Должно быть, я представляла великолепное зрелище, когда вошла в зал ожиданий: в каждой руке по чемодану и саксофон Рея висит на шее. Я так нервничала, что даже не проверила багаж. Доктор Итон купил мне билет в сидячий вагон. С питанием проблем не было. По вагону часто носили печенье, бутерброды, молоко. Каждый раз, когда нужно было расплатиться, я доставала небольшой узелок с деньгами, который спрятала под блузкой, заколов большой английской булавкой. К счастью, место рядом оказалось свободно, и ночью я могла прилечь и немного вздремнуть. Не спалось - все думала: что же меня ждет? Конечно, мне повезло - буду жить в хорошей семье. Доктор Итон человек обеспеченный. Я настраивала себя на то, что буду делать все, чтобы им не пришлось пожалеть о своем решении. В то же время не могла не беспокоиться о том, как уживусь в чужой семье, о том, будут ли давать мне деньги на личные расходы, будут ли впускать в кинотеатр - ведь я негритянка, должна ли я буду уступать дорогу белому и о многом, многом другом. Тем временем прошел проводник и объявил: "Следующая остановка - Уилмингтон". Я стала нервничать еще больше. И только когда вышла из вагона и ко мне подошел опрятно одетый шофер и спросил, не я ли Алтея Гибсон, мне стало легче. А уже позже, откинувшись на заднем сиденье большой машины доктора Итона, я почувствовала себя совсем хорошо.

Видимо, я немного шокировала миссис Итон своим видом, когда вышла из машины. На мне была старая, поношенная юбка, которую я надела специально для поездки. Вообще-то я всегда предпочитала носить брюки и в юбке чувствовала себя крайне неуютно. У меня ведь никогда не было хорошей одежды в детстве. Но миссис Итон не подала и виду. Она никогда не видела меня прежде, но обняла и даже поцеловала, как будто я была ее любимой племянницей. Она познакомила меня с детьми и служанкой и показала отведенную мне комнату. Потом предложила, если я проголодаюсь, посмотреть чего-нибудь в холодильнике и выбрать, что захочется. Я съела пару яиц с ветчиной, убрала за собой и осмотрела дом. Дом мне понравился, я никогда еще не жила в таких условиях. Все сверкало чистотой. До сих пор помню, как гладила рукой удивительно белоснежные простыни на постели и думала, как будет чудесно лечь в такую постель.

Я была еще в своей комнате и разбирала вещи, когда доктор Итон приехал с работы. Он остановился у нижней ступеньки лестницы и позвал меня. Я выбежала в холл и, едва успев поздороваться, сообщила, какая чудесная у меня комната и как рада, что буду в ней жить.

"Ты бы не хотела потренироваться немного прямо сейчас или устала?"

"Конечно, хочу. Я отлично себя чувствую. Через минуту буду готова".

Не прошло и нескольких минут, как мы были уже на корте и отрабатывали подачи. Так началась моя жизнь в доме доктора Итона.

Первой серьезной проблемой была учеба. Мне устроили проверку и сказали, что принимают во второй класс школы. Значит, через три года смогу получить диплом - я твердо настроилась на это. Живя в семье, я постепенно стала понимать, как нужно вести себя и ладить с людьми.

В доме Итонов не было случая, чтобы кто-нибудь не ночевал дома или решил поесть где-нибудь вне дома. Правила поведения, которые были обязательными для детей в этом доме, полностью относились и ко мне. С самого раннего детства я была предоставлена сама себе и не терпела дисциплины, а здесь приходилось подчиняться. Иногда мне хотелось взбунтоваться, все изменить, делать только то, что хочется. Нелегко мне было. Но, к счастью, я не позволила себе ничего дурного. Один только раз я решила тайком прокатиться на машине матери доктора Итона. Я стала играть в джазе Уилмингтонской индустриальной школы и познакомилась с ребятами из другого джаза - они часто выступали в различных местах и таким образом зарабатывали деньги на карманные расходы. В джазе был трубач, который был неравнодушен ко мне. Мне он тоже нравился. Так вот, однажды доктор и его жена куда-то пошли вместе с матерью доктора, машину свою она оставила недалеко от дома. Из окна своей комнаты я видела, как они ушли. Глядя на машину, я подумала: "Как бы хорошо немного покататься - можно успеть до их возвращения". Искушение было велико; я даже видела, где мисс Итон оставила ключи от машины. И вот я сбежала вниз, взяла ключи, села в машину и поехала к дому своего знакомого трубача. Около дома я посигналила ему - он вышел. Мы чудесно покатались, изредка останавливаясь и обнимаясь, а потом я отвезла его домой и быстро направилась к своему дому. Я очень обрадовалась, что Итоны еще не вернулись, поставила машину на то же самое место. Но кто-то видел меня и сказал об этом доктору. На следующее утро он позвал меня - я сразу поняла, что он сердится.

- Алтея, ты брала вчера машину моей матери?- спросил он рассерженно. Я не хотела лгать ему.

- Да, сэр,- сказала я чуть слышно.

- У тебя ведь даже нет водительских прав! Я стояла и смотрела себе под ноги.

- Простите, доктор. Я просто думала, что немного прокачусь.

Он очень рассердился и ушел.

"Ну, все,- подумала я.- Теперь он отошлет меня домой".

Однако доктор Итон никогда даже не упоминал об этом случае.

Я старалась не расстраивать доктора. Много работала и в школе, и на корте. Думаю, что он был доволен мной, и особенно моими успехами в теннисе. Ему нравилось наблюдать, как я обыгрываю теннисистов, которых он приглашал сыграть со мной.

Теннисный корт доктора Итона был местом встречи всех негритянских игроков в округе - им больше негде было играть. В Уилмингтоне были общественные теннисные корты, но негры туда не допускались. Приходили к мистеру Итону и белые теннисисты поиграть с игроками-неграми. И я не раз слышала, как они критиковали сегрегацию, законы, запрещающие неграм встречаться с белыми на общественных кортах.

Я была согласна с ними, но помалкивала, так как знала, что доктору Итону не понравится, что я лезу не в свои дела.

Уверена, ничего не изменилось и сейчас. Правда, местные законы сегрегации были не так уж страшны, как мне представлялось, но и хорошего они ничего не сулили. Никогда не забуду, как впервые поехала в город за покупками на автобусе. Первое, что я увидела, когда вошла в автобус, было объявление: "Места для белых впереди, для цветных - сзади". Я покраснела от мысли о том, что должна приспосабливаться к подобным правилам, и выбрала место поближе к передним, как будто могла по возможности игнорировать их. Это вызывало во мне омерзение, чувство стыда, чего никогда не испытывала в Нью-Йорке.

Еще хуже чувствовала я себя, когда ходила в кино. Служащий практически заталкивал нас, цветных, на самые последние ряды балкона, где нам разрешалось сидеть. Вообще-то я не люблю сидеть в партере и всегда старалась устроиться на балконе. Но не получала истинного удовольствия в кино, пока была на Юге, потому что должна была сидеть на балконе. Когда ты делаешь что-то по собственной воле - это одно, а когда тебя вынуждают делать - совсем другое.

Не разрешалось там и съесть бутерброд в магазине, в кафе. Купить ты можешь, пожалуйста. Продавцу не важно, от кого получать деньги, черный ты или нет - все равно. Но съесть бутерброд ты можешь только на улице.

Конечно, это не кошмары куклукс-клана. Можно было приспособиться. Но я ненавидела эти порядки всей душой. Раз и навсегда решила, что никогда, ни при каких обстоятельствах не буду жить на Юге, по крайней мере до тех пор, пока существуют такие законы. Отец считал, что я не права. Он говорил, что не желал бы ничего лучшего - лишь бы вернуться в Сильвер, в Южную Каролину, и выращивать цыплят на старой ферме. Теперь, считал он, ситуация немного улучшилась, а будет еще лучше.

"По крайней мере,- спорил он со мной,- там можно дышать чистым воздухом. Можешь сделать небольшую запруду в ручье и окунуться в чистую, прохладную воду в летний зной. А вечерами, когда закончена работа, ты можешь прогуливаться и смотреть на звезды, курить трубку и чувствовать, что есть на свете уголок, где ты можешь спокойно жить".

Может быть, в этом что-то есть. Когда же я напоминала ему о ку-клукс-клане, он говорил о трущобах Гарлема, где не работает водопровод, где дети гибнут на улицах.

"Разве это лучше?" - спрашивал он.

Была у меня еще одна большая проблема в Уилмингтоне - мои одноклассницы. Большинство из них не любили меня. Пожалуй, просто не понимали. Я не очень заботилась о своей одежде, хотя миссис Итон купила мне несколько прелестных платьев, сделала мне прическу и научила пользоваться губной помадой. Я предпочитала ходить в брюках и тенниске, потому что любила играть в баскетбол, бейсбол и футбол с мальчишками. Девочки считали меня худшим из сорванцов, каких они когда-либо встречали. Я была ведущим игроком школьной женской баскетбольной команды, и вскоре меня выбрали ее капитаном. Но этого было мало, поэтому я иногда выходила играть в футбол и бейсбол с ребятами из университетской команды. Порой было обидно слышать, как девчонки говорили обо мне: "Посмотрите, она бросает мяч, как мужчина",- и смотрели на меня как на урода. Я ненавидела их за это. Иногда мне казалось, что они просто не хотят понимать меня, и передать мяч лучше, чем университетский полузащитник, было для меня своеобразной возможностью показать, на что я способна.

Казалось, никто не хочет понять меня. Я очень любила петь и записалась в школьный хор, полагая, что там-то я буду на месте. Но руководитель хора никак не мог придумать, что же делать со мной. Сначала он поставил меня к альтам, но когда мы начинали петь, мой голос выделялся среди нежных девичьих голосов. Тогда руководитель перевел меня в группу теноров-мальчиков: "Может быть, так будет лучше". Действительно, так было лучше, но девчонки так хихикали по этому поводу, что мне просто надоело, и я ушла из хора.

Оставался саксофон. Я играла в духовом оркестре и в джазе. В школе не было теннисной команды, и я должна была довольствоваться занятиями на корте доктора Итона.

В каникулы я поехала в Линчбург к доктору Джонсону. С ним мы хорошо поработали. Тренировалась я на специальном тренажере - машине, которая выстреливает мячи в любом заданном направлении. Играла со всеми, кто приходил на корт и соглашался играть со мной.

Летом 1947 года я участвовала в девяти турнирах и во всех стала победительницей в одиночном разряде. Вместе с доктором Джонсоном мы выиграли восемь турниров в смешанном разряде.

Самой значительной победой был выигрыш национального первенства АТА в одиночном разряде, где в финале я взяла верх над Наной Дэвис со счетом 6:3, 6:0. Это были самые крупные соревнования, в которых я могла тогда играть. После той победы я десять лет подряд выигрывала чемпионское звание. Как бы там ни было, а я была лучшей негритянской теннисисткой в то время.

По случаю моего выигрыша мне посвятили три или четыре строчки в газете "Нью-Йорк тайме".

В начале лета мы тренировались с доктором Джонсоном на его собственном корте, который находился сразу за домом. Затем в первых числах июля отправились в турне. Эта поездка была для меня настоящим откровением. Доктор Джонсон имел большой "Бьюик". Устраивались мы в нем по шесть-семь человек, багаж привязывали на крышу и отправлялись в путь.

Играли в Вашингтоне, Филадельфии, Нью-Йорке, Нью-Джерси. Потом снова набивались в машину как сельди в бочку и направлялись в Кентукки. Доктор Джонсон хотел, чтобы мы сыграли здесь в небольшом турнире (кажется, приятель его был устроителем турнира). Он был достаточно благоразумен, чтобы не ехать с нами в одной машине, и улетел туда на самолете. По пути мы остановились в Канзас-сити. Пришлось играть в жуткую жару. Помню, Боб Джонс во время встречи упал в обморок. Это было пекло. Мы остановились в негритянском отеле; ночью там было невыносимо. Вентиляторы работали вовсю, но ничего не помогало. Мы были рады покинуть штат Миссури. Дорога в Кентукки была длинной. Минут тридцать оставалось до Луисвилля, когда у нас лопнула шина. И почти сразу же начался проливной дождь. С одной стороны, это было хорошо - стало прохладнее, а с другой - ребята никак не могли заменить покрышку, и нам пришлось провести ночь в машине.

"Ну, как доехали? - таким вопросом встретил нас доктор Джонсон, когда мы подъехали к дому его приятеля в Кентукки. Он всегда любил пошутить.

На чемпионате АТА мы встретились с доктором Итоном. Итон и Джонсон были очень довольны, когда я победила Нану Дэвис. Конечно, в то время никто даже не предполагал, что я десять лет подряд буду выигрывать на этих чемпионатах. В 1957 году я перестала участвовать в них частично потому, что была очень занята, частично потому, то хотела дать возможность выиграть кому-нибудь еще. Руководители АТА больше и не приглашали меня участвовать в их чемпионате. Им было интереснее найти новых перспективных игроков, а что касается меня, то они считали мое участие в турнирах, проводимых Ассоциацией тенниса США (АЛТА), более важным с точки зрения развития тенниса среди негритянского населения.

Но так было не всегда. Помню, я выиграла чемпионат АТА в шестой или седьмой раз, и доктор Итон хотел, чтобы я выступила в чемпионате АЛТА в женском парном разряде.

"Никто не может составить ей конкуренцию,- говорил он,- пусть теперь сыграет в паре. Каждый чемпионат АЛТА для нее - шаг вперед". Но кое-кому из официальных лиц это было не по душе. Один из них даже заявил: "Если она не будет участвовать в чемпионате ATA, то мы сделаем так, что она никогда не сможет больше выйти на корты в Форест Хилле". Судите сами, с каким предвзятым отношением порой приходилось сталкиваться.

Мне повезло, моими покровителями были такие прекрасные люди. И я говорю так не потому, что они много сделали для меня в чисто материальном плане, а потому, что они были отличными людьми. Очень разные по натуре и в то же время так похожие. Доктор Итон - высокий, около шести футов, стройный. Доктор Джонсон - невысокого роста, коренастый. Доктор Итон, окончивший Мичиганский университет,- человек очень спокойный, любил теннис, гольф и фотографию. Доктор Джонсон, по прозвищу Вихрь, в молодости отлично играл в футбол за команду Линкольнского университета, любил рыбалку и охоту, был страстным болельщиком футбола. Для него не составляло никакого труда проехать 200 миль, чтобы посмотреть футбольный матч. Оба по профессии хирурги; у каждого была частная клиника. В южных городах таких небольших клиник достаточно много, но очень часто неграм запрещено обращаться в клиники для белых. И еще одна черта была общей у них - оба они были заядлыми игроками в покер.

Мне кажется, что самая крупная игра, которую они затеяли со мной, была связана с Ассоциацией тенниса. Вместе с руководителями АТА Б. Бейкером и А. Френсисом они решили добиться того, чтобы я участвовала в чемпионате Ассоциации тенниса США в официальном порядке. Раньше негров на эти турниры не допускали. Теперь, как они считали, пришло время. Я могла бы быть тем "ключиком", с помощью которого можно было открыть двери чемпионата для негритянских спортсменов. Раньше они не затевали такой акции, так как считали, что им нужен настоящий игрок. Довольно долго они выжидали, а теперь начали действовать.

Впервые я услышала об этой идее от доктора Итона на чемпионате 1949 года. Он сел рядом со мной и спросил:

- Алтея, а ты не хотела бы сыграть на кортах Форест Хилла?

- Вы шутите?- ответила я. Он прекрасно знал, что я отдала бы все на свете за возможность сыграть против белой соперницы, да еще в таких соревнованиях. Мы часто говорили об этом, хотя в душе знали, что это почти невозможно.

- Почему же,- усмехнулся он.- Я не могу сказать определенно, но это возможно. Мы уже начали действовать.

- Я готова. В любое время,- ответила я.

В теннис играют люди воспитанные, светские. Они прекрасно понимали, что в других видах спорта негры участвуют в соревнованиях наравне с белыми. Джеки Робинсон, например, играл два сезона за бейсбольную команду "Бруклин Доджерс"...

Руководители Американской ассоциации тенниса вежливо выслушали мистера Бейкера. Может быть, для некоторых из них это было бы не желательно, но большинство отнеслись к этой идее с пониманием. Они согласились, что доводы Бейкера разумны.

Вскоре АТА уведомила меня, что я могу принять участие в зональных соревнованиях Восточной лиги в закрытых помещениях, если пришлю заявку. Турнир должен был состояться в зале, который находился на 143-й улице,- там, где я провела детство. Я прекрасно знала этот зал и все в округе мне было знакомо.

Начало было неплохим. В этом зале я не раз играла в последние три-четыре года, когда случалось быть в Нью-Йорке и были деньги, чтобы заплатить за вход. Представители АТА, конечно, очень волновались. Волновалась и я, но выступила хорошо. Только в четвертьфинале проиграла Бетти Розенквест со счетом 6:8, 0:6. Я была довольна - не опозорилась!

Мое настроение еще больше улучшилось, когда сразу же мне предложили остаться в Нью-Йорке на неделю и выступить в национальном чемпионате в закрытых помещениях. Конечно, я очень хотела участвовать в этих соревнованиях. Хотели этого и руководители АТА. Этого они и добивались. Я была уже не первым негритянским теннисистом, участвовавшим в этом турнире. Доктор Реджинальд Вейр опередил меня на два года. Я знала, что иду по правильному пути и не должна упустить такую возможность. Я вышла в четвертьфинал. В первом круге победила Энн Драй (6:0 и 6:1), во втором - Сильвию Новелс (6:4, 3:6 и 6:1). Затем Нэнси Шаффи, симпатичная девушка из Калифорнии, "выбила" меня из турнира. Но я была довольна результатом. Во-первых, я играла с белыми спортсменками в столь ответственных турнирах; во-вторых, попала в восьмерку лучших - тоже не так уж плохо. Настроение у меня было приподнятое.

Кроме того, участвуя в этих больших турнирах, где была единственной негритянкой, я чувствовала себя совершенно спокойно. И не потому, что другие участницы были вежливыми по отношению ко мне. Они действительно относились ко мне дружелюбно. Думаю, они понимали, с каким напряжением мне приходилось выходить на корты, и старались во всем помочь мне. Победила в этом турнире Гасси Моран. Отнеслась она ко мне отлично, и это не было дипломатией. В этом я убедилась в дальнейшем, когда узнала ее поближе. Приобретенный опыт вселил в меня большие надежды на будущее, я стала более уверенной.

К моему удивлению, я все-таки сумела закончить школу в 1949 году, как и планировала - за три года, хотя мне было очень трудно. В списке окончивших школу я была десятой, если это вам интересно знать.

Я была счастлива. Мне исполнился 21 год, пора было думать о месте в жизни. С одной стороны, передо мной была свободная жизнь и развлечения, а с другой - я серьезно настроилась добиться чего-то стоящего в жизни.

Помню эпизод, связанный с окончанием школы. Все девушки нашего выпускного класса заказали себе специальные кольца по случаю окончания. Мне тоже хотелось иметь такое колечко. Оно стоило 15 долларов. Просить деньги у доктора Итона я не решалась - считала нечестным просить у человека, который и так тратил на меня достаточно. Тем более, вещь не первой необходимости. Тогда я решила написать своим друзьям в Нью-Йорк. Ответ получила только от Рэя Робинсона - он прислал мне нужную сумму.

В то же время я разослала письма в несколько негритянских колледжей с просьбой принять меня на учебу и предоставить стипендию.

Думаю, что я имела на это право, как-никак - двукратная победительница национального негритянского чемпионата среди женщин.

Я получила приглашение из Таллахасской школы во Флориде. Еще до того, как я получила диплом, они пригласили меня и предложили провести лето, тренируясь в теннис.

Через два дня после окончания школы я упаковала свои вещи и уехала. Думаю, что Итоны немного обиделись, увидев, с какой поспешностью я собралась во Флориду. Мне просто не терпелось поскорее начать самостоятельную жизнь.

Я бесконечно благодарна двум докторам за все, что они делали для меня в течение трех лет. Но как же было замечательно чувствовать себя независимой. Это чувство всегда оставалось частичкой меня.